тот с самого рождения был частью его запястья.
Он снова вспомнил день бомбежки.
«Игра только делает его сильнее, – озаренный, прошептал про себя Антон Палицкий, – подумать только, как из невзрачной серой мыши он превратился в объект всеобщего внимания. Это та скрипка сделала его таким безрассудным и бесстрашным. Он уверовал, как ребенок в сказку, что музыка помогает справиться ему с трудностями. Как глупо, бог мой, как глупо, но как виртуозно… Порожденная непониманием музыка, которая вылилась в самую что ни на есть осмысленную мелодию. Лев Дубай не порождение зла. Он просто везунчик, который до сих пор умудрился не догадаться о своем таланте. Какие деньги он имел бы благодаря своей игре, какой успех! Но он не сыграет и лишнего раза, словно музыка – младая непорочная дева, словно бы кто-то наложил вето, сковал железными цепями его руки… Он не фальшивит, но это не говорит о его нечеловеческой силе. Нет, он всего лишь обычный человек с хорошим слухом, который, наверняка, как и все мы, не чист душой и тоже хранит свои секреты, осталось только понять, что это»
Он еще раз посмотрел на свою руку: та не переставала дрожать. Палицкий снова схватил себя за ладонь и засунул ее в карман.
Звуки вальса
Лев Дубай всегда старался аккуратно открывать дверь, заходя в дом Савиных, чтобы избежать дверного скрипа. Стоит ли объяснять, что чуткий слух музыканта может ранить даже такая мелочь, как несмазанная дверь. Но помимо обычного легкого поскрипывания сегодня Лев услышал еще кое-что, чего не слышал за все время блокады. Это был вальс. Трескучая музыка вырывалась из старого граммофона, а топот ног, почти в такт, давал примерное понимание о происходящем.
Заняв почти все пространство гостиной, Савины танцевали. Лев остановился у порога и с интересом наблюдал за происходящим: шаг назад, шаг назад, недовольное бурчание, снова на исходную. И еще раз, шаг назад.
– Да прекрати же наступать мне на ноги! – Разозлился Павел Петрович, вскидывая руки, как старый ворон воздевает к небу свои крылья.
– Ты совсем разучился танцевать! – Любовь Марковна укоряла мужа в ответ. – Вспомни, как мы раньше танцевали.
– Сама ты разучилась! – Еще пуще злился Савин. – Позабыла все, а я виноват в том, что не успеваю шарахаться от твоих ног!
Лев смущенно улыбнулся, чувствуя себя немного неловко перед стариками, которые, по-видимому, даже не замечали его. Тогда он решил тактично заявить о своем присутствии, не нарушив при этом общей атмосферы происходящего и не нашел ничего лучше, чем задать вопрос:
– Это же Чайковский, я не ошибся? – Когда удивленные взгляды хозяев обратились к музыканту, он поспешно ретировался к столу, где не смог бы помешать им танцевать дальше, попутно объясняя, что он, на самом деле, не очень хорошо разбирается в композиторах, а знает лишь то, что ему рассказывали в оркестре и филармонии, да и то было очень давно. Конечно, затем он выразил свои глубочайшие извинения по поводу того, что отвлек их от своего занятия, и теперь постарается сидеть тихо и не мешать.
– А знаете что? – Буркнул Павел Петрович, увлеченный какой-то своей мыслью, постепенно приближаясь ко Льву, но обращаясь все еще к своей жене: – Если хочешь танцевать, вот тебе кандидат со здоровыми ногами!
– Мне танцевать? – Спросил Лев, больше с непониманием, чем с недовольством.
– Да, тебе танцевать! – Савин подтвердил свои намерения похлопыванием по плечу и грузно уселся на стул, будто только что вернулся с охоты и ждет, пока слуги распрягут его коня.
– Но я не умею. – Дубай не смел даже надеяться на то, что теперь сможет избежать танца с хозяйкой дома, а потому уже стоял у граммофона, поднимая иглу и проворачивая пластинку на начало вальса. – Но если Вы не против, Любовь Марковна… надеюсь, что я не самый плохой ученик.
Танец начался молча. Любовь Савина не произносила не слова, но в каждом ее на удивление изящном движении прослеживалась подсказка. Дубай старался не терять эти подсказки из виду, а вскоре стал со своей партнершей одним целым, одним движением. Мужчина никогда до этого не танцевал, но был уверен, что мало кто умеет так вальсировать. Она молодела на «раз», расцветала на «два», и щеки ее покрывались девичьим румянцем на «три».
Раз, два, три.
Простая комбинация сложного танца.
Раз, два, три.
Лев еще никогда не чувствовал себя так свободно. Он с легкостью передвигался по комнате, словно занимался танцами с самого детства, он знал обо всех движениях Любови Марковны, а она знала обо всех его движениях. Они становились частями одного вращения, сообщенными сторонами разных фигур, коих выделывали великое множество, и даже следили за дыханием друг друга, вдыхали и выдыхали в унисон.
Лев чувствовал нечто необычное, не только музыку, как раньше, но и сам танец, плавные его изгибы, симфонию движения. Неведомая легкость охватила все его тело, он понял, что мог бы танцевать всю жизнь, если бы только мог, ему не надоедали все эти па, он импровизировал и подыгрывал, танцевал по наставлению и от чистого сердца.
Конечно, пока не замолкла мелодия.
А за ней – медленные, громкие, отчетливые аплодисменты Павла Петровича Савина, вытянувшегося, как струна, на стуле и с приоткрытым ртом наблюдающего за танцем.
– Превосходно. – Шепнула старушка, обнимая Льва за шею. – Спасибо.
– Провалиться мне на этом месте, если ты не скрывал от нас, что так танцуешь! – Вскричал Павел Петрович, поднимаясь – нет – подскакивая с места. – Что еще ты умеешь?
– Я просто повторял… – Пожал плечами Дубай, с улыбкой глядя на просиявшую партнершу, но не осмеливаясь вырваться из ее объятий.
– Повторял?! – Савин хлопнул себя по лбу, слишком громко, как показалось Льву. – Что еще ты можешь повторить? Мне бы не помешала копия Айвазовского в спальню, что скажешь?
– Нет, рисовать я не умею. Просто… – он старательно подбирал объяснение, – просто сейчас я слышал музыку, и она подсказа мне что делать. Разве у вас не так?
Павел Петрович засмеялся и дернул занавеску, впуская в комнату солнечный свет.
Дубай на миг застыл.
Он совсем забыл.
На подоконнике, покрытая слоем пыли, лежала старая скрипка.
Музыка из мечты
Слишком давно ты не прибегал к помощи старой подруги, музыкант. готова поспорить, ты даже не помнил про нее, поглощенный своими горестями и неприязнями, ты забыл, кто помогает тебе прогнать печать, попросту отдал себя судьбе, которая вышвырнула тебя из своего привычного строя. Грубо ли это? Наверное, грубо. Без музыки Лев Дубай – обычный человек, со скрипкой он – идол.
Поддается
