В тот день госпожа Чжан, госпожа У и госпожа Чэнь вместе пришли посмотреть новую партию украшений. Когда дамы изучают драгоценности, то часто судачат. Все знали, что Маомао и его мама не из болтливых. Госпожа Маомао поздоровалась с дамами. Господин Маомао держал в руках только что распечатанные эскизы, бумага была горячей, словно свежеиспеченный хлеб. Когда он спускался, то услышал, как госпожа Чжан говорит своим товаркам: «Бьет туда, где никто не видит». Сильно бьет? Разумеется. Младший господин Цянь как-никак служил в морской пехоте. Мой младший двоюродный брат тоже бывший морпех. Они там все качки! Мама господина Маомао услышала, что шаги остановились, вежливо извинилась перед дамами и медленно пошла наверх. Наверху она увидела, что сын смял эскизы в комок и швырнул об стену. Мать негромко, словно бы сама себе, сказала, растягивая слова, всего одну фразу, а потом пошла наверх. «Не глупи. Даже если она разведется, вы не будете вместе». Оказывается, мама давно уже все знала.
Наверное, она все поняла раньше самого Маомао. Он вспомнил, как однажды Ивэнь, глядя на массивное коктейльное кольцо, сказала, что вроде бы уже его когда-то видела. Он тут же вспомнил все те украшения, которые она в первый день в первый раз переворошила, он даже бойко перечислил, во что она была одета в тот день, причем таким обыденным и звонким голосом, словно читал наизусть строки из стихотворения «Поднимаюсь на Башню Аиста» Ван Чжихуаня: «Белое солнце катится вниз под гору…»[59]. Он вспомнил удивленную улыбку на лице Ивэнь, словно бы она могла видеть что-то очень далекое, но не видела настоящего.
Господин Маомао вечером приехал домой, включил компьютер и принялся читать новости: такой-то пойман на взятках, такой-то проворовался, такой-то женился. Ему казалось, что белый фон белее обычного, а черные иероглифы чернее обычного. Он расстегнул брюки, думая об Ивэнь, о том, как смыкались ее ресницы, когда она смеялась, о летнем дне, когда они только-только познакомились и из-под майки выглядывала винно-красная кружевная бретелька, а когда она наклонилась, то в вырезе была видна налитая грудь. Вспоминал красный язычок, который мельтешил между зубов, когда Ивэнь говорила по-французски. Он думал про Ивэнь и мастурбировал. В комнате было темно, и на Маомао падал свет от экрана компьютера. Брюки скользнули вниз. Он не мог дальше бороться с этим. Обнаженное ниже пояса тело Маомао заплакало впервые после выпуска из школы.
В маленькой тайваньской квартирке Ли Гохуа Сыци сидела на полу и водила рукой по фиолетовому подлокотнику. Она сказала: «Учитель, можете сводить меня к врачу?» Что с тобой такое? Я… вроде как заболела. Тебе нездоровится, но ты же не могла забеременеть? Нет. Тогда что это? Я часто все забываю. Ну, это не болезнь. Я хочу сказать, что я напрочь забываю. Что-то я тебя не понимаю. Наверное, я тихо говорю, поэтому не понимаете. Ли Гохуа огрызнулся: «Ты себя невежливо ведешь с учителем». Сыци ткнула на свои трусики на полу: «А вы с ученицами!» Ли Гохуа замолчал. Молчание было длинным, словно река. Я люблю тебя и тоже чувствую себя виноватым, ты не могла бы не усиливать мое чувство вины? Я заболела. Что, в конце концов, это за болезнь? Я часто не знаю, ходила ли я в школу. Не понимаю, о чем ты. Сыци втянула в себя воздух, а потом набралась терпения и заговорила: «Я часто прихожу в себя в странное время и в странных местах, но не могу вспомнить, как я там очутилась, а иногда бывает, день уже подходит к концу, а я прихожу в себя только лежа в кровати и совершенно не помню, чем занималась весь день. Итин часто жалуется, что я была к ней жестока, но я совершенно не помню, как я ей грубила. Один раз, по словам Итин, я прямо посреди урока взяла и покинула аудиторию, но я вообще не знала, что в тот день была в школе, я забыла».
Сыци не рассказала, что не может спать, поскольку стоило ей даже на десять минут забыться, облокотившись на стол, как ей снилось, что учитель засаживает ей в рот. Каждый раз во сне ей казалось, что она умирает от удушья. Приходилось ежедневно пить литрами кофе. Звук кофемолки будил Итин, она рассерженно выходила из комнаты и всякий раз видела, как в лунном свете Сыци варит кофе с блестящим от слез лицом. Итин ворчала: «Обязательно так делать? Ты как ходячий мертвец, списываешь у меня домашку, опять проводишь время с учителем, а теперь даже сон мой хочешь умыкнуть?» Сыци не помнила, как в тот день запустила в Итин кофемолкой, она вспомнила лишь, как однажды вернулась домой без Итин, когда открывала дверь, все ей казалось каким-то не таким, она достала ключ от его квартиры, полдня пыталась вставить в замок, но ничего не получалось. После того как она в конце концов открыла дверь, то увидела на полу в гостиной следы спермы.
В старшей школе Сыци снился не только Ли Гохуа, но и другие мужчины, которые насиловали ее. Однажды ей приснился учитель математики, смуглый, как карандашный грифель. Темная кожа обтягивала кадык. Когда он сглатывал слюну, нависая над Сыци, его кадык подрагивал, полз по шее со словами: «Ты сама виновата. Ты слишком красива». Кадык напоминал жука, в одном фильме такие жуки с опаловым панцирем залезали людям под кожу. Слова любви пробрались в кадык, кадык забурился в горло математика, а сам он снова проник в Сыци. Она долго не могла понять, приснилось ей это или было на самом деле. Каждый раз, когда на уроке математики проверяли задания, Сыци во все глаза смотрела на учителя, зачитывавшего правильные ответы: А-Бэ-Цэ-Дэ. А – приказной тон: «А ну-ка!» Бэ – матерное слово. Цэ – так он цыкал, чтобы Сыци успокоилась: «Цыц!» Дэ – довольное протяжное «да-а-а-а-а». Так было до того дня, когда учитель перегнулся через кафедру и Сыци могла вволю заглядывать ему под рубашку. Она увидела, что он не носит никаких цепочек, но в ее сне у него на шее болталась малюсенькая подвеска с бодхисаттвой Гуаньинь. Значит, все-таки сон. В другой раз ей приснился Сяо Куй, с которым они вместе учились в средней школе. И снова Сыци долго не понимала, сон это или явь, пока сестрица Ивэнь по телефону не сообщила, что Сяо Куй уехал учиться в Америку и вот уже три года не приезжал домой на Тайвань. Оказывается, и это сон. А еще ей снился папа Итин. И даже собственный папа.
Ли Гохуа подумал об упоминаемом в книгах посттравматическом стрессовом расстройстве, ранее известном как «болезнь выжившего». Одним из симптомов ПТСР является то, что пострадавший винит себя и чувство вины его переполняет. Он подумал: «Это очень удобно. Дело не в том, что я не чувствую себя виноватым, а в том, что девочки израсходовали всю вину». Даже половые органы школьниц напоминают рваную рану. Такая красота! Сочувствие с примесью вины – стилистический прием высшего порядка.
Ли Гохуа спросил Сыци: «Ты хочешь к психологу? О чем ты с ним собираешься говорить? Что психолог у тебя вызнает?» Сыци ответила: «Я ничего не скажу. Я просто хочу нормально спать и помнить происходящее». А давно у тебя такое? Года три или четыре. Почему за четыре года ты и словом не обмолвилась, а сейчас собралась к врачу? Тебя послушать, так ты ненормальная! Сыци медленно проговорила: «Потому что я не знала, это только со мной что-то не так или нет». Ли Гохуа рассмеялся: «Разве у нормальных людей такое бывает?» Сыци, глядя на свои ногти, протянула: «У нормальных нет, не бывает…» Ли Гохуа замолчал. Молчание было верхушкой айсберга, в основании которого лежали еще десять слоев ледяных слов. Хочешь поругаться. Почему ты сегодня такая непослушная? Сыци надела второй белый носок и ответила: «Я всего лишь хочу нормально спать». После этого она больше ничего не сказала, и они больше не затрагивали эту тему.
