Но ни с одной из них мне так и не удалось испытать счастия взаимной любви.
Я перестал волочиться за княжной и даже прямо сказал ей, что не люблю её. Однако было уже поздно. События тянули меня в бездну, я перестал их контролировать. И вот настала та ночь, когда Грушницкий с драгунским капитаном застигли меня, выходящим из дома Лиговских. Дуэль с Грушницким разрушила моё горькое счастье с Верой.
Я убил его, хладнокровно и намеренно убил храброго честного юношу, у которого вся жизнь была впереди. И все вокруг это знали. Знал я сам, в первую очередь.
Дорогой, Михайло Юрьич, как же Вы с Вашим умом и талантом рассказчика могли так бездарно описать нашу с Грушницким дуэль? Ведь любому здравомыслящему читателю сразу бросится в глаза, что Грушницкий вовсе не лгун и не подлец, как Вы изволите уверять от моего лица. И он, и драгунский капитан говорили чистую правду: они были искренне уверены, что я на их глазах выходил ночью от княжны Мери. И, несмотря на все гадости, что я сделал Мери и Грушницкому, последний яро спорил с капитаном и долго не соглашался на дуэль со мною. И вовсе, как Вы понимаете, не из трусости. Это я настоял на поединке. Даже перед самой дуэлью Грушницкий всё ещё готов был на примирение. Вы сами пишете, как на предложение доктора Вернера окончить поединок миром, Грушницкий отвечает:
«Объясните ваши условия, и всё, что я могу для вас сделать, то будьте уверены…»
Это я отверг мир и выставил неприемлемые условия прекращения дуэли: потребовал от Грушницкого публичного признания во лжи, в то время как и он, и его соратники были полностью уверены в своей правоте!
Несмотря на всё то гадкое, что я сделал и продолжал делать Грушницкому, тот нашёл в себе силы не возненавидеть меня и выстрелить мимо. Вы сами офицер, Михайло Юрьич, и должны знать, что промахнуться в тех условиях было невозможно даже штатскому, впервые взявшему пистолет в руки. И уж тем более не мог дать промах боевой офицер, почти год проведший в стычках с черкесами, награждённый «георгием» за храбрость. Грушницкий пощадил меня, врага, разрушившего его счастье, предавшего былую дружбу, опозорившего его любимую. Грушницкий пощадил меня, а я его нет. Я просто убил его, сделав одновременно всех присутствующих соучастниками хладнокровного и подлого убийства, а не свидетелями благородной дуэли.
Зачем я это сделал? Я спасал Веру. Её имя никто не трепал, но, ведь, Мери тоже знала, что я в ту ночь выходил не от неё. Во всём доме никого, кроме Веры и княжны не было. Моё последнее объяснение с княжной и её матерью, отказ от брака, всё расставило по своим местам. Муж Веры был отнюдь не глуп и поспешил увезти её в неизвестность. В одночасье я лишился всего, стал изгоем. Даже доктор Вернер избегал меня, а когда мы всё же случайно где-либо встречались, я читал ужас в его глазах. Все двери для меня были закрыты. Я вновь попал в «историю», причём в такую, из которой не было выхода.
Вскоре пришёл приказ о моём увольнении из армии, и я покинул Россию. Дальнейшая моя жизнь прошла в азиатских странах, где я не мог встретить никого из знакомых. Меня там никто не знал, и мои наклонности и пороки не могли никого погубить…
Прощайте, Михайло Юрьич, берегите Вареньку. Вряд ли моя исповедь поможет Вам в намерениях сделать из меня героя нашего времени.
Искренний Ваш почитатель,
Георгий Александрович Печорин.
Один из них
Нео: Все эти воспоминания моей жизни. Что это значит?
Троица: Матрица не может тебе сказать, кто ты.
Нео: А Оракул может?
(По фильму «Матрица»)
— А, Нео, проходи, как я рада, что ты нашёл время вновь посетить меня. И опять застал у плиты! Теперь, наверно, будешь думать, что я только и делаю целыми днями, как торчу на кухне и пеку печенье. Присаживайся. Тебе, ведь, некуда спешить?
— Да, Оракул, у меня есть время.
— Вот и прекрасно! Как раз первая партия готова. Пробуй, только осторожно, не обожгись. Ну как? Вкусно? Что-то ты опять не весел, мой мальчик. Или мне лучше обращаться к тебе «агент Смит»?
— Ты знаешь?
— Я — Оракул, не забыл ещё? Спрячь свой пистолет. Тебе, ведь, нужны ответы, а не моя смерть. Рассказывай, задавай свои вопросы, я отвечу на все. Потом. И столь же откровенно, насколько правдив будешь ты.
— Да, я не Нео. Нео умер там, в гостинице, на пороге номера 303. Да он и не существовал никогда. Матрица смоделировала его образ как приманку для повстанцев. Он занял моё тело, когда экипаж «Навуходоносора» выдернул Нео из ванны. Мне надоело гоняться за фанатиками-шестёрками. Я решил стать «троянским конём» в команде Морфеуса. Когда в гостинице мы с Нео слились в последней схватке, для окружающих агент Смит перестал существовать, а Нео стал всемогущим «Избранником». На самом деле я просто вернулся в собственное тело, а модель личности Нео стала моей маской. Повстанцы радовались спасению Избранника, не подозревая, что их чудесный Нео — лишь марионетка, которой управляю я, агент Смит.
Я надеялся, что «Навуходоносор» сразу отправится в Зион. Но последствия атаки «Спрутов» дали себя знать. Танк занялся бесконечным ремонтом. Я вынужден был проводить с Морфеусом и Троицей почти всё время. Они постоянно находились рядом, не давая мне ни малейшего шанса влезть в корабельный компьютер и отыскать коды связи с Зионом. Мои няньки круглосуточно ухаживали за мной, объясняя мои приступы раздражения, «провалы памяти», холодность и отчуждённость последствиями «виртуальной смерти». Морфеус с Троицей попеременно дежурили у моей постели, пока я окончательно не освоился и не заставил привыкшее к сознанию Нео тело повиноваться мне. Всё это время Троица почти не спала. Даже когда её сменял Морфеус, она не уходила к себе в каюту, а дремала тут же, на соседней койке, отделившись от нас наспех сделанной ширмой.
Ремонту корабля не было видно конца. Я предложил, чтобы Морфеус вызвал из Зиона подмогу или эвакуатор. Мне отвечали, что это невозможно. Каждый корабль абсолютно автономен, на нём есть всё необходимое для ремонта. Я говорил, что мне необходимо как можно скорее связаться с Зионом, чтобы получить необходимые планы и инструкции дальнейших действий — должны же они у них быть, раз Морфеус и другие корабли столь упорно искали Избранного. Мне отвечали, что подобные вещи
