в оранжерее, залитой теплым и ясным светом, который проникал сквозь наполовину приподнятые рамы, посреди настоящего девственного леса, полного экзотических тропических растений. Она читала Новалиса[283], одного из самых тонких, воздушных и возвышенных авторов, рожденных немецким спиритуализмом[284]; графиня не любила книг, описывающих жизнь как она есть, они казались ей слишком грубыми, поскольку сама она жила в мире, полном любви и поэзии.
Прасковья отложила книгу и медленно подняла глаза на графа. Она боялась вновь увидеть в черных глазах мужа тот жгучий, беспокойный, одержимый взгляд, который так болезненно смущал ее и который казался ей – безумие, нелепость – взглядом другого!
В глазах Олафа сияла чистая радость, горел огонь любви целомудренной и ясной; чужая душа, искажавшая его черты, навсегда улетучилась: Прасковья тут же узнала своего обожаемого Олафа, и радостный румянец мгновенно оттенил ее нежные щечки. Она не знала о превращениях, проделанных доктором Бальтазаром Шербонно, но ее тонкая чувствительная натура, пусть неосознанно, сразу уловила перемену.
– Что вы читаете, дорогая Прасковья? – Олаф подобрал со скамейки книгу в голубом сафьяновом переплете. – А, история Генриха фон Офтердингена[285]! Та самая книга, за которой я помчался во весь опор в Могилев в тот день, когда за обедом вы признались, что хотели бы ее почитать. В полночь она была на круглом столике около вашей лампы… но я совсем загнал бедного Ральфа!
– А я сказала, что больше никогда в вашем присутствии не выкажу ни одного желания. Вы, как тот испанский гранд, который просил свою возлюбленную не смотреть на звезды, поскольку никак не сможет их достать для нее.
– Если ты взглянешь на одну из них, – ответил граф, – я постараюсь взобраться на небо и выпросить ее у Бога.
Слушая мужа, графиня отбросила прядь, выбившуюся из ее расчесанных на пробор волос и переливавшуюся в лучах солнца. Рукав соскользнул вниз и обнажил прекрасную руку, запястье которой обвивала ящерица, усыпанная бирюзой, та самая, что была на Прасковье в столь роковой для Октава день ее появления в Кашинах.
– Как напугала вас, – промолвил граф, – эта бедная маленькая ящерица, которую я убил ударом трости, когда вы, уступив моим настойчивым мольбам, в первый раз спустились в сад! Я приказал позолотить ее и украсить несколькими камнями, но даже как украшение она всегда не нравилась вам, и только по прошествии времени вы решились носить ее.
– О, теперь я совершенно привыкла к этому браслету и предпочитаю его другим моим безделушкам, поскольку с ним связано дорогое воспоминание.
– Да, – согласился граф, – в тот день мы договорились, что назавтра я официально попрошу вашей руки.
Графиня, признав взгляд и речь своего любимого Олафа, поднялась, полностью успокоенная этими интимными подробностями, улыбнулась, взяла его за руку и несколько раз обошла с ним оранжерею, по пути свободной рукой срывая цветы; она покусывала их лепестки своими сочными губками, как та Венера Скьявоне[286] что лакомится лепестками роз.
– Раз сегодня у вас такая хорошая память, – она отбросила цветок, рассеченный жемчужными зубками, – вы должны снова владеть вашим родным языком… который забыли вчера.
– О! – И граф заговорил по-польски: – Это тот язык, на котором моя душа будет говорить с твоей на небесах и расскажет, как я люблю тебя, если только в раю душам нужен человеческий язык.
Прасковья на ходу тихо склонила головку на плечо Олафа.
– Сердце мое, – прошептала она, – наконец-то вы такой, каким я вас люблю. Вчера вы напугали меня, и я бежала от вас, как от незнакомца.
На следующий день Октав де Савиль, в чьем теле поселилась душа старого доктора, получил письмо с траурной каймой, в котором его просили присутствовать на отпевании, проводах и похоронах господина Бальтазара Шербонно.
Доктор, одетый в новое тело, проводил на кладбище свои ветхие обноски, посмотрел, как их закопали, выслушал с весьма хорошо разыгранным сокрушением произнесенные над могилой речи ораторов, сожалевших о невосполнимой утрате, которую понесла наука, затем вернулся на улицу Сен-Лазар и дождался, пока вскроют завещание, написанное им самим в свою же пользу. Чуть позже в разделе «Разное» вечерних газет можно было прочесть следующую заметку:
«Вчера в своем рабочем кабинете был найден мертвым недавно вернувшийся из Индии господин Бальтазар Шербонно – доктор, прославившийся научными познаниями и чудесными исцелениями больных. Тщательное обследование тела полностью исключает подозрения на насильственную смерть. Господин Шербонно, несомненно, скончался от чрезмерного умственного напряжения или погиб в результате какого-то смелого эксперимента. Говорят, что завещание, написанное целиком рукой завещателя и найденное в одном из ящиков его стола, передает библиотеке Мазарини крайне ценные рукописи и назначает наследником господина О. де С. – молодого человека, принадлежащего к известной фамилии».
Примечания
Повесть «Avatar» впервые публиковалась в газете «Le Moniteur universel» в феврале-марте 1856 года (двенадцать фельетонов). Первое отдельное издание вышло в 1857 году, а в 1863 году повесть вошла в сборник «Romans et contes», выпущенный издательством «Charpentier».
На русском языке впервые опубликована в книге: Готье Т. Романическая проза. В 2 т. Том II. – М.: Ладомир, Наука, 2012. (Серия «Литературные памятники».)
Аватара (санскр. – нисхождение) – в индуистской мифологии нисхождение бога на землю в образе смертного существа для противостояния злу. В переносном смысле «аватара» понимается как изменение, метаморфоза, трансформация, а также как перевоплощение, переселение души.
Евгения Трынкина
Примечания
1
Октав. – Выбор имени не случаен. Готье заимствовал его из романа Стендаля «Арманс, или Сцены из жизни парижского салона 1827 года». Так звали молодого аристократа, склонного к мизантропии и отличавшегося перепадами настроения, который покончил с собой, разуверившись в любимой девушке из-за низкой интриги недоброжелателей. Роман, видимо, произвел на Готье неизгладимое впечатление, позднее он присвоит фамилию героя Стендаля «де Маливер» – главному герою своей повести «Спирита». В сюжетах всех трех произведений прослеживаются несомненные параллели.
2
…сквозь одну из невидимых дыр, которых, как утверждает Теренций, у человека немало. – Имеется в виду стих из комедии римского комедиографа Теренция (190–150 гг. до н. э.) «Евнух» (161 г. до н. э.): «…plenus rimarum sum, hac atque illac perfluo» (акт I, сц. 1, 105). Ср.: в пер. А. В. Артюшкова: «…кругом в дырах, повсюду протекаю я».
3
Путешествие в Неаполь… не принесло облегчения. – Готье путешествовал по Италии с августа 1850 года. Он прибыл в Неаполь 25 октября и был выслан из него полицией 4 ноября как писатель-социалист и по необоснованному подозрению в подрывной деятельности.
