на политическую безответственность – и затем поражается, когда оно ей пользуется, а он встречается с последствиями. Грустный капитал, в котором между 1914 и 1965 годом едва ли что изменилось. Это приводит нас к пятому смертному греху, который мы уже однажды в ходе предшествующего повествования назвали по имени: потеря реальности. Руководство рейха периода Первой мировой войны – которое в буквальном смысле слова вело себя безответственно, в то время как в аполитичной Германии не было никого, кто бы сделал его ответственным за что-либо, – ни перед войной, ни во время войны не имело никакой крепкой почвы под ногами, оно постоянно жило в ирреальном мире представлений о желаниях, фикций и фантазий, оно постоянно было жертвой своей собственной пропаганды. Самый невероятный факт, на который снова и снова наталкивается представление о крупной решающей ошибке немецкого военного командования в Первой мировой войне, это то, что альтернатив почти никогда не было видно, факты, с которыми каждый раз сталкивались, никогда не рассматривались, возможности для избегания ошибок никогда даже не обсуждались. Единственным исключением является неограниченная подводная война: это обсуждалось, и решение (к сожалению, неверное) было принято после тщательной проверки аргументов за и против.
Впрочем, снова и снова наобум принимались ошибочные решения, без исследования и анализа положения, без сравнительной проверки и обдумывания альтернатив, без связи с действительно тогда поставленными задачами и проблемами; снова и снова политика, оторванная от земли, которая спотыкается на ступеньке, падает с лестницы и ломает спину, в то время как голова витает в облаках.
То, что политика строительства флота и содержащийся в ней вызов Англии должна была иметь влияние на немецкую континентальную политику, то, что она, возможно, сделала необходимой радикальную переориентацию германской политики по отношению к Франции и России, никогда не взвешивалось во внутренней служебной переписке департаментов иностранных дел. Относительно плана Шлиффена, который лишил почвы германскую политику июля 1914 года, даже в самом тесном внутреннем треугольнике власти "канцлер – кайзер – начальник Генерального штаба" в течение всего этого месяца не было произнесено ни слова. Вопрос о том, был ли победный мир в 1916 году ещё реалистичной возможностью, никогда разумно и по-деловому не был проанализирован; если бы это произошло, то наверняка получили бы отрицательный ответ, однако прежде всего этого не произошло вовсе. Столь же мало когда-либо реально взвешивался и обсуждался вопрос о шансах всеобщего мира на условиях Status-quo или сепаратного мира без аннексий с их различными вариациями. Реальности 1916 года прямо-таки недвусмысленно дали понять руководству Германского Рейха относительно этого вопроса: они не видели его, они не знали его, для них он не существовал. Ведь нацелены были на победный мир, ничто другое не рассматривалось. Плачевно видеть, как спасительные возможности, для которых тогда были способные развиваться предпосылки, не просто осознанно отвергались после компетентной проверки, но были просто слепо проигнорированы. С другой стороны, большой вопрос, который поставила неожиданная победа большевистской революции в России: либо теперь освободиться от войны на два фронта и полностью сконцентрироваться на Западе, либо следует продвигаться дальше на Востоке и кажущимся дешёвым способом создать Восточную империю, не только был решён неверно; этот вопрос вовсе не увидели, как вопрос его никогда не ставили. И даже когда поражение встало непосредственно у ворот и чистый инстинкт самосохранения должен был вынудить каждого встать на почву фактов, вместо этого "ответственные" судорожно цеплялись за свои полюбившиеся им иллюзии и распыляли последние силы, которые должны были быть использованы для смягчения поражения, в ставших бессмысленными наступлениях. Не потому, что у них были для этого какие-либо основания, но поскольку они просто не подвергали рассмотрению размышления, к которым принуждало положение.
Здесь настоящая загадка. Руководители Рейха были ведь образованными, по меньшей мере обученными людьми в общем среднего интеллекта и талантов. Кроме того, они не находились под угрозой террора, как позже руководители Третьего Рейха. И при этом те даже ещё и лучше выделяются на их фоне. Некоторые, как Бек и Шахт, больше не делали определённых фундаментальных неправильных решений и предпочли свою отставку, некоторые, совсем немногие, в конце концов даже сделали попытку патриотического конспиративного сопротивления. В кайзеровском рейхе этому не существует никаких параллелей, и в Федеративной Республике, чья политика с давних пор снова полностью потеряла почву реальности под ногами и цепляется только ещё за желаемые фантазии и вымыслы, опять же нет никого.
Возможно, наблюдение за современностью в ФРГ в этом случае даёт нам ключ к решению загадки прошлого при кайзере. Этот ключ состоит в слове "табу", которое сегодня стало самым привычным делом и которого тогда в области политики ещё не знали. Большие области действительности были тогда и являются сегодня для германской политики "табуизированными". Рассматривать их или даже просто облечь в слова считалось и считается неподобающим и скандальным, и это автоматически исключает из общества. В гитлеровском рейхе, как известно, доходило до того, что люди, только лишь частным образом высказывавшиеся о возможности поражения Германии, лишались головы – даже и именно в то время, когда эта возможность уже стала уверенностью. Столь далеко не заходили ни в кайзеровском рейхе, ни сегодня не заходят в Федеративной Республике. Однако основная точка зрения была тогда и сегодня является той же самой: реальности, которые не совпадают с желаниями германской политики, и возможности, которые не лежат на прямой линии их ожиданий и надежд, если кратко, факты, которые были бы необходимы для основательной проверки политики, не должны высказываться, приниматься в расчёт или обсуждаться. Они являются табу; нарушить такое табу – это непатриотичное, антиобщественное, "враждебное Германии" поведение; и если оно сегодня не наказывается больше смертью или заключением, но только лишь политическим и общественным презрением, то это является незаслуженной милостью, которая показывает высокий уровень свободы и великодушие современного правопорядка. Вся политика Германии в 20 веке основывалась и основывается на табуизировании нежелательных фактов. Отсюда мнимо неизлечимая потеря реальности в германской политике. От этого всё время повторявшиеся и всё время повторяющиеся разочарования и поражения, которые никто не предвидит, и катастрофы, за которые потом никто не хочет быть виновным. От этого постоянное, всё время повторяющееся тотальное расточительство всего трудолюбия и мужества, на которые способна Германия. Прежде чем это не станет иначе, лучше не станет. (Впрочем, есть единственный немецкий политик в 20 веке, который в течение сорока лет основывал свою политику с чрезвычайно упорным смирением на фактах и только на фактах, при полном, почти утрированном, почти уже несимпатичном отодвигании личных предпочтений, желаний и даже лояльностей. Тем самым
