– Где?
– В ближайшей канаве. Без признаков жизни.
– Почему?
– Ты в Москве живешь?
– Да.
– Храм Василия Блаженного на Красной площади знаешь?
– Ну…
– Баранки гну! Что приказал Иван Грозный сделать с архитекторами храма?
– Знаю. Глаза выколоть, чтобы другого такого не построили.
– Именно! Так вот, людоед Иван Грозный был милейшим и добрейшим человеком, – Жека, блестя стеклянными глазами под тяжелыми стеклянными линзами, хрипло закаркал вороньим смехом, – сейчас таких не делают. Он-то им жизни оставил. А сейчас… сейчас сразу – редкоземельным или просто девять граммов загонят куда надо, и с концами. Поэтому Сёрл понял: никому никаких прототипов. Никому никаких схем! Все тонкости, все особенности держать в голове, и ни в каком другом месте. Потому и жив до сих пор.
– Не понял. Жека, а чего же его не грохнули, если с него как с козла молока…
– Так было уже молоко. Было. Запротоколировано, что было. А раз было, значит, и снова может быть. Но будет только в том случае, если он – живой. А с трупа какой спрос? С него взять нечего. Ему, наоборот, дать надо.
– Что дать?
– Четыре квадратных аршина под могилку.
– Слушай, Жека, а откуда у Сёрла знания?
– Так он не скрывал никогда, всегда честно рассказывал.
– И откуда?
– Из снов. Из снов его. Его сны одни и те же с детства мучили. Человечки там разные, пляшущие друг с другом и друг напротив друга.
– Молдовеняска, блядь… – задумчиво протянул Док.
– Ну, типа того, – прищурился Жека. – Только Сёрл этот рос, рос и вырос. И как-то в один из дней, проснувшись после очередного танцевального сна, врубился…
– Во что врубился?
– В то, что не человечки это.
– А кто – инопланетяне?
– Да какие в жопу инопланетяне с гуманоидами! Его осенило: человечки – это не пляшущие уродцы, а особым образом сделанные и настроенные магниты. И если их расположить так, как было увидено во сне, и раскрутить систему, то она сначала потихоньку начинает самоподдерживающее вращение, а спустя некоторое время способна запитать полезную нагрузку. Или… или если собрать немного по-другому, то она поднимается в воздух, кладя с прибором на гравитацию, и улетает. И ничего не остается, кроме пустого места. Да, кстати, еще. В процессе раскрутки температура вокруг модуля резко падает, вплоть до четырех кельвинов. А сама система, как понимаешь, работает при этом в условиях сверхпроводимости.
– Грандиозно!.. – только что и мог вымолвить Док.
– Не то слово!
Жека снял очки, закрыл глаза, обхватил голенями тонкие ножки табурета и прислонился спиной к выцветшей зеленовато-синей кухонной стене.
– Вот ты только представь себе. Не нужно больше ничего. Власть не нужна. Армии не нужны. Углеводороды не нужны. Деньги не нужны. Тюрьмы не нужны. Ничего не нужно. Любая территория на Земле – обитаема, потому что есть энергия. А есть энергия, значит, есть вода, есть тепло. А есть вода и тепло – есть любая сельскохозяйственная культура. Есть еда и питье для всех и без ограничений. И не надо больше глотки друг другу грызть.
– Коммунизм, говоришь? – еле слышно прошептал Док.
– Он самый, – не открывая глаз, ответил Жека. – Только хуйня это все. Не будет ничего никогда.
– Почему?
– А ты сам не догадываешься?
– Догадываюсь.
– Вот то-то и оно, брат. И еще. Чем безбашеннее технология, тем она опаснее, если в процессе что-то пойдет не так.
– А что тут может не так?
– Да много чего. Вот ты помнишь, в шестидесятых Сибирь осваивали? Газ, там, нефть…
– Помню, конечно. Сколько в газетах фотографий было!
– Помнишь буровые вышки? Там из пласта нефть, скважинная жидкость или газ выпирают под бешеным давлением. Если все нормально, то ставят редукторы, чтобы давление до приемлемого понизить и без неожиданностей отбирать из скважин продукт. Так?
– Ну да, – неосознанно подался вперед Док.
– А теперь смотри. Что бывает, если редуктору кирдык наступает?
– Выброс. Под давлением.
– Правильно. А если искра?
– Столб пламени до неба.
– И чего делать?
– Тушить.
– А как тушат?
– Я слышал, направленным взрывом.
– Молодец, москаль. Тушат и снова пускают поток через редуктор. Так вот, здесь все то же самое. Энергия, можно выразиться, прёт оттуда под жутким давлением. И, чтобы ей пользоваться, давление сначала надо понизить. Сбросить его – до разумного, до такого, каким можно распоряжаться.
– А если не сбрасывать?
– А если не сбрасывать, тогда взрыв. Рядом с ним все проблемы на вышках нефтедобычи – детский лепет. Словно сверхновая зажигается. Маленькое солнышко, прямо рядом с тобой. И выжигает всё на тысячи километров в округе. И, пока дырку между пространствами не затянет, жжет и жжет, не переставая. Ад по сравнению с ней – просто смешная сказка.
Док, пыхтя от одышки, поднялся с тяжелыми пакетами на четвертый, открыл дверь ключом – зачем звонить, вдруг еще спит. Но Жека не спал. Из ванной раздавалось бодрое сипение душа. Док разобрал пакеты, затарил холодильник и вышел с трубкой на балкон. Достал телефон. В динамике запульсировал двойной гудок контроля посылки вызова «Бритиш телеком». В роуминге, понял Док.
– Аллё-у! – кошачьим баритональным мурлыкнула трубка.
– Здоровэньки булы, Пэтро!
– Ой, здорово! Сколько лет – сколько зим! Ты где?
– Да в ваших краях, недалеко тут.
– Вот ведь жопа какая, а?! Я-то уехал. А то бы посидели, потёрли, как раньше…
– Ты в Англии?
– Почти. В дальней Англии. Австралия называется. Знаешь такую?
– Чего так далеко забрался?
– У меня медовый месяц.
– Опять?
– Не опять, а снова!
– Ну, поздравляю!
– Спасибо. Чего звонишь? Неужто с пятой женой поздравить?
– Да не. Ты мне и без жен дорог. Слушай, Петро. Мне деньги будут теперь регулярно нужны.
– Где?
– В Мариуполе.
– Ну, это рядышком. Сколько?
– Не больше пятнашки в месяц.
– Какие пустяки! Сделаем, конечно, даже и не думай ничего такого. По той же схеме. Сейчас распоряжусь.
– Спасибо, Петь. Я твой должник.
– Знаешь, еще непонятно, кто чей должник больше. Ну, рад был слышать!
