Он открыл коробку и подал Эдмонду Анатольевичу необычной формы пистолет с толстым дулом красного цвета. Тот повертел его в руках, с интересом разглядывая детали и примеряясь к рукояти
— Спасибо, Генрих, это, пожалуй, действительно лучший подарок с твоей стороны работает? — Он направил ствол на Ельшина.
Улыбка полковника потускнела.
— Не надо испытывать его на мне, босс. «Болевик» работает, и весьма эффективно. Промышленный образец будет готов к концу года.
Эдмонд Анатольевич еще раз прицелился в Ельшина, бросил генератор телохранителю.
— Спрячь пока. — Посмотрел на Ельшина: — Теперь выкладывай, что у нас плохого.
Улыбка совсем погасла на губах Генриха Герхардовича.
— К сожалению, неприятностей избежать не удалось. Смирнову каким-то образом удалось разрушить свой мозг, сканер его не взял. Мы подготовили ловушку для его ученика Тараса Горшина, но не учли глупость некоторых наших сотрудников
— Кто проштрафился на этот раз?
— Полковник Гольдин из отдела внутренних расследований. Он допустил ошибку, и Горшину удалось уйти.
— Гольдина ликвидировать!
— Ну зачем же, — бледно улыбнулся Ельшин, — он нам еще пригодится. Это его первый прокол. Смирнова-то он взял.
— Что еще?
— Это пока все. Остальное движется в рамках плана и контролируется.
Ельшин поежился. Иногда взгляд Эдмонда Анатольевича стекленел, словно он впадал в коматозное состояние, и это было страшное зрелище, будто с полковником разговаривал мертвец
— Горшина найти! И взять живым!
— Но он слишком много знает…
— Именно поэтому и взять живым, что много знает. Это приказ! Надеюсь, проблем с этим у тебя не возникнет?
— Можете не сомневаться. — Генрих Герхардович почувствовал дрожь в коленях, на лбу выступил холодный пот. Он знал, что означают последние слова президента «Купола». Люди, у которых возникали проблемы, — исчезали.
— Свободен.
Ельшин сдвинул каблуки, боднул головой воздух, направился к двери.
— Да, вот еще что, — остановил его Рыжайс. — Убери-ка потихоньку Барона. Надоел он мне своим кретинизмом. «Купол» без него обойдется.
Ельшин еще раз наклонил голову и вышел.
В машине его ждали водитель и скучающий Дмитрий Щербань, в последнее время начавший раздражать полковника своим панибратским поведением.
— Что сказал покойник? — пошутил он, имея в виду Рыжайса.
— Он еще тебя переживет, — буркнул Ельшин, делая знак водителю, чтобы тот ехал. — Не найдешь мне Графа в ближайшие три-четыре дня, уволю!
Дмитрий подобрался, понимая, что начальник не зря находится не в добром расположении духа.
— Что, наш подарок не понравился7
— Твоей заслуги в его разработке нет. — Генрих Герхардович подумал и добавил со вздохом: — Да и моей тоже, честно признаться. Но твой приятель-соученик нужен боссу живым.
— То он приказывает ликвидировать его, то теперь взять живым. Может, подождем, пока сменится настроение, и боссу понадобится труп Графа? Ничего он не знает такого, чего не знаю я.
— Тем не менее приказ есть приказ. Мне он тоже нужен живым. Интересно будет покопаться в его мозгах, вдруг он действительно вышел на Тексты?
Дмитрий поскучнел.
— Я в это не верю. Не в способности клиента, а вообще, в теорию скрытой информации, влияющей на законы физики. Если бы она существовала, ее давно бы нашли до нас.
— На то и существует Круг, чтобы ее охранять. — Ельшин усмехнулся. — От таких, как ты. Короче, бери команду и начинай искать Графа. К субботе его голова должна быть в нашей лаборатории вместе с телом… пока. Не в лаборатории господина Георгия Георгиевича, подчеркиваю, а в нашей.
— Понял, сделаем.
— Как? Ты же сам говорил, что он сбежал, дома его нет.
— Да куда он от нас денется? Разве что на тот свет? Мы возьмем его через эту девицу, которую романтически настроенный Граф привез из Чечни. Скорее всего, он попытается спрятать ее у знакомых или у родственников. Найдем ее, он сам к нам прибежит.
— Смотри не ошибись, как с его учителем. Ты тоже обещал, что он сам к нам придет. Он и пришел! Смирнов мертв, Гольдин в реанимации, Граф на свободе!
— Гольдин сам виноват, — буркнул Дмитрий. — Не надо было самодеятельностью заниматься. Подождал бы нас, и все было бы тип-топ. Теперь Графом займусь я, лично.
Елышин кинул косой взгляд на телохранителя, поморщился, но ничего не сказал. Горшин ему нравился больше, но он вынужден был опираться на тех людей, кто был под рукой.
Глава 27
ДРУГАЯ СИЛАНа следующий день Тарасу уехать не удалось. Заболела мама — простудилась где-то, на радостях побегав по морозу без платка, и сыну пришлось лечить ее, применив терапию, о которой она и слыхом не слыхивала, и не верила, что это поможет. Однако помогло.
Тарас активировал обычную колодезную воду: «погрел» руками, «сдвигая» диполи воды в единую полимерную систему, заставил Ефросинью Карловну пить эту воду в течение всего дня, и к вечеру простуда практически прошла. Впрочем, чудом это лечение назвать было трудно, метод назывался биоактивапией, использовался на Руси давно и действительно превращал обыкновенную воду сначала в «мертвую», убивающую микробов, а затем в «живую», восстанавливающую нормальное функционирование сосудов и тканей.
Вечером молодые поехали в Архангельский театр оперетты на спектакль «Исход», привезенный испанской труппой «Эмилиа Романья». Тарасу захотелось показать Тоне местный бомонд, да и самому отдохнуть. Однако досмотреть спектакль до конца они не смогли, как и десятки других архангельцев и гостей города.
В труппе собрались не профессиональные актеры, а просто нездоровые люди, не умеющие не только играть, но и естественно держаться на сцене. Среди них оказались и настоящий бродяга, и эмигрант, и дистрофик, и представители сексуальных меньшинств, и даже дауны.
В принципе, все было бы ничего: актеры, как могли, пытались рассказать о творящихся в мире бедах и несправедливостях, о войнах и переживаниях людей, о жизни, напоминающей помойку, но когда персонажи, олицетворявшие собой силы зла, после пыток героев начали жонглировать вырванными с корнем человеческими головами, Тоню едва не стошнило, и Тарас вывел ее из зала, чувствуя себя оплеванным и не зная, как оправдаться перед ней. Он мог бы простить режиссеру несовершенства спектакля, веря, что создатели именно так понимают противоборство на земле сил добра и зла, но от этого не становилось легче, а главное — не хотелось сочувствовать уродам, пытавшимся пробудить сочувствие к другим уродам — моральным.
Тоня пришла в себя быстро, виновато посмотрела на спутника.
