Усадив Гая в кресло, я вкратце рассказал ему о том, что произошло с нами за эти месяцы. Мой друг слушал, не проронив ни слова; когда я закончил, он откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул.
– Мы здесь, в Лондоне, знали, что чуть ли не вся страна охвачена мятежами, – сообщил Малтон. – Нам говорили, что бунтовщики намерены уничтожить власть короля и отдать все земли в общинное пользование – так, как пытались сделать крестьяне в Германии двадцать лет назад.
– Все это ложь, Гай. Эти люди всего лишь хотели вернуть общинные земли, незаконно превращенные в пастбища, и прекратить произвол, творимый продажными чиновниками. Лорд-протектор Сомерсет обещал провести в стране реформы, и они приняли его слова за чистую монету. Ждали, что со дня на день прибудет учрежденная правительством Комиссия по огораживаниям и наведет в деревне порядок. Но, увы, вместо комиссии Сомерсет послал в Норфолк армию – сначала одну, а потом вторую.
– По слухам, мятежники восставали против богослужения на английском языке и ратовали за возращение традиционной мессы по латинскому обряду.
– Только не в Норфолке. Конечно, среди повстанцев встречались католики, но убежденных протестантов было намного больше. Мало того, главари восстания всячески подчеркивали, что выступают за религиозные реформы, рассчитывая таким образом заручиться поддержкой Сомерсета. Как видишь, надежды их не оправдались.
– По слухам, в Тайберне каждый день устраивают казни и около всех городских ворот выставлены на шестах отрубленные головы, – вздохнул Гай. – Остается только радоваться, что я почти не выхожу на улицу и не вижу всего этого. Ты знаешь, я всегда был противником жестокости.
– Хорошо, что ты не видел того, что творится в Норидже. Головы казненных повстанцев выставлены там повсюду. А в битве при Дассиндейле погибло несколько тысяч человек.
– Да упокоит Господь их души! – воскликнул мой друг. И, помолчав немного, спросил вполголоса: – Ты ведь сочувствуешь этим людям, верно, Мэтью?
– Верно, Гай. Я не смог скрыть этого даже в разговоре с леди Елизаветой, чем навлек на себя ее гнев.
Малтон вновь погрузился в молчание.
– Как твое здоровье? – осведомился я.
– Немного лучше, – пожал он плечами. – Думаю, вряд ли стоит рассчитывать, что старик вроде меня полностью поправится, но какое-то время я еще протяну. Знаешь, что расстраивает меня сильнее всего? Я так и не смог определить, какая именно болезнь меня точит. Такому неумехе нельзя доверять лечить других людей.
– О, надеюсь, ты все же вернешься к медицинской практике! – воскликнул я. – Кстати, со мной грудной младенец, дочь покойной Джозефины. – Я рассказал ему о печальной участи, постигшей родителей девочки, и о своем намерении усыновить ребенка. – Я надеялся, ты осмотришь малышку и удостоверишься, что она здорова.
– Уж конечно, я не откажусь осмотреть дочь Джозефины, – улыбнулся Гай. – Скажи кормилице, пусть принесет ее сюда.
Я спустился в гостиную и попросил Лиз отнести Мышку наверх, а сам присел на диван рядом с Николасом.
– Как себя чувствует Гай? – спросил он.
– Немного лучше. Но я боюсь, что он слишком много времени проводит в комнате, без свежего воздуха и движения.
– Вышло очень неловко, что здесь Тамазин, – в некотором замешательстве пробормотал Николас.
– Да, она меня не жалует. Но слава богу, они с Джеком, похоже, забыли про прежние размолвки. – (Дверь, ведущая в кухню, по-прежнему была плотно закрыта.) – А ты рад, что вернулся в Лондон? – спросил я, пристально глядя на Овертона.
Он задумчиво почесал голову:
– Пока и сам не знаю.
– Я тоже. Тем не менее в ближайшее время я собираюсь приступить к работе. А ты?
– Как же иначе? – улыбнулся он.
– А мисс Кензи ты намерен навестить?
– Полагаю, мне стоит вежливо дать ей понять, что между нами все кончено. Не думаю, что это ее сильно расстроит, – грустно усмехнулся Николас. – Теперь я точно знаю: мы с Беатрис не подходим друг другу.
Я понимающе кивнул и выглянул в коридор. Из-за плотно закрытой двери в кухню доносились приглушенные голоса.
Любопытно, о каких именно из наших приключений Барак счел возможным рассказать Тамазин, подумал я. Наверняка у него хватит ума не признаваться в том, что он сражался на стороне повстанцев. Но так или иначе, длительная разлука, вероятно, помогла супругам понять, как сильно оба нужны друг другу. Не желая им мешать, я тихонько вернулся в гостиную.
Несколько минут спустя в комнату заглянул Фрэнсис и попросил меня подняться к Гаю. Николас последовал за мной. Когда мы вошли, Мышка, сидевшая на руках у доктора, потянулась ко мне и радостно засмеялась.
– Прекрасный, абсолютно здоровый ребенок, – сообщил доктор Малтон. – А кормилица заслуживает полного доверия и, полагаю, впоследствии даст согласие стать няней девочки.
– Очень на это надеюсь, – сказал я, с улыбкой глядя на Лиз.
– Конечно, сэр, – тихо ответила она. – Я вам очень признательна.
На лестнице раздались шаги, и в дверях появились Барак и Тамазин, державшие друг друга за руки. На лице жены Джека добавилось морщин, однако глаза ее лучились счастьем. При виде Лиз и Мышки она расплылась в улыбке. Прядь белокурых волос, выбившаяся из-под чепца Тамазин, была в точности такого же оттенка, что и волосики Мышки.
– Так вот она, дочь бедной Джозефины! – проворковала Тамми. – До чего же милая кроха!
Она подошла к Мышке и погладила ее по голове.
– К счастью, девочка совершенно здорова, – вставил Гай. – Благодаря заботам мастера Шардлейка и этой доброй женщины, которая согласилась стать кормилицей.
Тамазин повернулась ко мне. Впервые за последние три года голос ее звучал приветливо и дружелюбно:
– Джек говорил, вы хотите ее удочерить?
– Да.
– У нас осталась кое-какая детская одежонка, из которой выросли Джордж и Тильда, – выпалила Тамми. – Надо будет прислать ее вам. Джек рассказал мне, как мятежники захватили вас в плен и принудили работать на них. Говорит, кабы не вы, ему пришел бы конец.
Барак, стоявший за спиной жены, подмигнул мне с видом заговорщика. Я ощутил легкий укор совести: на самом деле, если бы в начале июля Джек не поехал со мной в Ваймондхем, он бы уже давным-давно вернулся домой. Впрочем, вряд ли, тут же возразил я себе. Учитывая его тогдашние настроения, мой друг в любом случае присоединился бы к повстанцам.
– Тамазин, я понимаю, почему все эти годы ты не желала со мной разговаривать, – мягко произнес я. – Любая женщина на твоем месте прониклась бы неприязнью к человеку, по вине которого ее муж получил увечье. Но если ты готова меня простить и мы вновь станем друзьями, я буду просто счастлив!
Тамми устремила на меня взгляд своих васильковых глаз.
