переговорить вон с тем молодым стрелком шотландской гвардии.
Палачи были в нерешительности; но потом Труазешель вспомнил, что Квентин Дорвард, как говорили, пользовался в последнее время особой милостью короля Людовика, и разрешение было дано.
Когда Квентин подошел поближе, он содрогнулся от ужаса и жалости к несчастному, хотя ему было известно, что тот вполне заслужил свою участь. Остатки блестящего наряда герольда, изорванного в клочья зубами четвероногих и цепкими лапами двуногих, избавивших беднягу от свирепых собак, чтобы вслед за тем отправить его на виселицу, придавали ему смешной и в то же время жалкий вид. На лице его еще виднелись следы румян и остатки накладной бороды, которую он прицепил, чтобы его не узнали; смертельная бледность покрывала его щеки и губы, но в быстром взгляде блестящих глаз сквозила свойственная его племени спокойная решимость, а страдальческая улыбка выражала презрение к ожидавшей его ужасной смерти. Охваченный ужасом и горячим состраданием, Квентин медленно приближался к преступнику, и, вероятно, его чувства выразились в движениях, потому что Птит-Андре крикнул ему:
– Нельзя ли поживей, прекрасный стрелок! Этому сеньору некогда, а вы двигаетесь так, словно ступаете не по твердой земле, а по яйцам, которые боитесь раздавить!
– Я должен говорить с ним наедине, – сказал преступник, и в его хриплом голосе прозвучало отчаяние.
– Эта просьба едва ли совместима с нашим долгом, дружок мой, – ответил ему Птит-Андре. – Ведь мы с тобой старые знакомые и знаем по опыту, какой ты скользкий угорь.
– Но вы ведь связали меня по рукам и ногам, – сказал преступник. – Расставьте вокруг стражу, но только на таком расстоянии, чтоб она не могла нас услышать… Этот стрелок – слуга вашего короля, и если бы я дал вам десять золотых…
– Которые можно было бы употребить на обедни для спасения его бедной души, – вставил Труазешель.
– Или на покупку вина для подкрепления моего бедного тела, – подхватил Птит-Андре. – Ну что ж, мы согласны… Давай сюда твои золотые, приятель!
– Заткни глотки этим кровожадным псам! – сказал Хайраддин Дорварду. – Меня дочиста обобрали, когда схватили… Заплати им, ты не прогадаешь.
Квентин отсчитал палачам обещанную взятку, и оба, словно люди, привыкшие держать свое слово, удалились на приличное расстояние, продолжая, однако, внимательно следить за каждым движением преступника. Выждав минуту, чтобы дать несчастному время собраться с мыслями, и видя, что он молчит, Квентин сказал:
– Так вот к какому концу ты пришел!
– Да, – ответил Хайраддин, – не надо быть ни астрологом, ни физиономистом, ни хиромантом, чтобы предсказать, что меня постигнет общая участь моей семьи.
– Но не ты ли сам довел себя до этого целым рядом преступлений и обманов? – заметил шотландец.
– Нет, клянусь светлым Альдебараном и всеми звездами! – воскликнул цыган. – Всему виною моя глупость: я вообразил, что кровожадная жестокость франков не распространяется на то, что, по их словам, они считают самым священным. Ряса священника спасла бы меня не больше мантии герольда. Вот оно, ваше хваленое благочестие и рыцарская честь!
– Уличенный обманщик не имеет никаких прав на неприкосновенность, даваемую званием, которое он присвоил, – заметил Дорвард.
– «Обманщик»! – повторил цыган. – Да чем же моя речь была хуже речей того старого дурака-герольда? Но оставим это. Раньше ли, позже ли – не все ли равно?
– Время идет, – сказал Квентин. – Если ты хочешь что-нибудь сказать, говори скорей, а затем подумай о своей душе.
– О душе? – воскликнул цыган с резким смехом. – Неужели ты думаешь, что двадцатилетнюю проказу можно излечить в одну минуту? Если даже у меня и есть душа, она с десятилетнего возраста, а то и раньше успела пройти такие мытарства, что мне понадобился бы целый месяц, чтобы припомнить все мои грехи, да еще один, чтобы рассказать их попу! А если бы мне дали такой длинный срок, то клянусь, что я употребил бы его на другое.
– Несчастный нераскаянный грешник, перестань богохульствовать! – воскликнул Квентин с ужасом и жалостью. – Говори, что тебе от меня надо, и пусть участь твоя свершится!
– Я хочу просить тебя об одной милости, – сказал Хайраддин. – Но сперва я заплачу тебе за нее, ибо ваше племя, несмотря на свое хваленое милосердие, ничего не делает даром.
– Я бы ответил тебе – пропади ты со своими дарами, если бы ты не стоял на краю могилы, – сказал Квентин. – Говори же, что тебе надо, и оставь свои дары при себе. Я и так не забыл твоих прежних добрых услуг.
– А между тем я искренне полюбил тебя за то дело на берегу Шера, – проговорил цыган, – и хотел помочь тебе жениться на богатой. Ты носил ее цвета – это-то и ввело меня в заблуждение… И, кроме того, мне казалось, что Амелина с ее денежками была бы тебе больше под стать, чем та молоденькая куропатка с ее старым Бракемонтским гнездом, которое Карл захватил в свои когти и вряд ли выпустит теперь.
– Время уходит, несчастный! – сказал Квентин. – Торопись, они уже теряют терпение!
– Дай им еще десять золотых за десять лишних минут, – сказал преступник, который, как большинство людей в его положении, несмотря на всю свою твердость, старался оттянуть роковую минуту. – Повторяю: сколько бы ты им ни заплатил, ты ничего не потеряешь.
– Смотри же постарайся лучше воспользоваться теми минутами, которые мне удастся купить для тебя, – сказал Квентин и отправился заключать новый торг с помощниками великого прево.
Когда дело было улажено, Хайраддин продолжал:
– Да, поверь, я желал тебе только добра, и, право, Амелина была бы тебе самой подходящей женой. Она поладила даже с таким мужем, как Арденнский Вепрь, – хотя его способ сватовства был не из деликатных, – а теперь хозяйничает в его хлеву, как будто всю жизнь питалась желудями.
– Брось эти грубые, неуместные шутки, – воскликнул Квентин, – или, повторяю, я уйду от тебя, и пусть твоя участь свершится!
– Ты прав, – ответил Хайраддин после минутного молчания, – надо уметь мужественно встречать неизбежное. Итак, знай: я явился сюда в этом проклятом наряде за большую награду от де ла Марка и надеялся получить еще большую от короля Людовика; явился не только затем, чтобы принести Карлу вызов, который ты слышал, но чтобы сообщить королю важную тайну.
– Это был большой риск с твоей стороны, – заметил Дорвард.
– Зато мне хорошо и заплатили… Что делать, не выгорело! – сказал цыган. – Де ла Марк еще раньше пытался войти в сношения с Людовиком через Марту; но, кажется, ей удалось добиться только свидания с астрологом, которому она и рассказала все, что произошло во время нашего пути в Шонвальде. Но я думаю, эти сведения вряд ли дойдут до ушей Людовика иначе как в виде пророчеств… Теперь выслушай мою тайну: она важнее всего того, что могла сообщить Марта. Гийом де ла Марк собрал в стенах Льежа многочисленное и сильное войско и ежедневно увеличивает его с помощью сокровищ старого попа. Но он не намерен рисковать ни сражаясь в открытом поле с бургундскими войсками,
