дал он совет. Краткий, доходчивый и невозможный для использования. Больше Азира не была в Харме Надмирного Света. Не была она больше и в том непонятном дворце у того жуткого старика и его облезлой от тоски жёнушки.
Как-то Рудольф спросил у неё, нашли ли убийцу Нэиля?
— Какого Нэиля? — спросила она.
— Брата Нэи.
— Какой Нэи?
— Ты не помнишь Нэю?
— Какую именно? Мало ли Нэй в Паралее.
— Нет других Нэй в Паралее. Это имя «Дарующая любовь» придумал её отец — поэт-аристократ. Нэя… — он уже сожалел, что произнёс её имя. Будто замарал саму носительницу имени уже тем, что оно прозвучало в присутствии непотребной девки.
— Нет. А искали так, как не будут искать, если меня кто убьёт.
— Кто же собирается тебя убивать?
— Нэиля тоже никто не собирался убивать. Наоборот, его все боялись, а девчонки с ума по нему сходили. Любая бы отдалась ему, стоило только дать сигнал. Только он надменный был. Презирал простонародных девчонок, так и не забыв, кто он по происхождению.
— И ты была в их числе?
— Он был такой, что вот так просто к нему не подойдёшь, хотя мы и росли рядом. А потом пришла какая-то пустынная тварь и убила его! А потом куда-то так и уползла. Где же в пустынях найдёшь? У нас все плакали, кто его знал. Он был особенный.
— Чем же? Если надменный был и никого вокруг не считал за равных себе. Думаю даже, он и за людей-то вас там не считал. Жил как ангел, упавший в преисподнюю.
— Не думаю, что так уж он и мучился. Гулял, девчонок любил… Одна девушка дочку родила… Хорошо, что у неё была мать богатая и смогла купить ей мужа. Я слышала так, сама не видела. Зато другой бедняжке мужа купить было не на что. К тому же не проверишь, был ли он окончательным обманщиком…
Потом она спросила, — Хочешь её себе вернуть? Не получится! Ты же нищий в сравнении с тем старым колдуном. Ты даже не аристократ. Ты чуть и лучше какого-нибудь рабочего или акробата только тем, что сумел как-то заполучить хорошее образование. А ей ты без надобности!
Лучшая защита, как и водится, нападение
Азира до сих пор не давала ей покоя. Муха умела куснуть больно.
— Ты маленькая дурочка.
— Почему все и всегда пытаются убедить меня в собственной глупости?
— Ты страдаешь от прошлого, которое давно закончилось. Его нет. Ты любишь страдать?
— Нет. Но выбрав тебя, я, кажется, приговорила себя к чему-то, что не может иметь счастливого завершения.
Он прижался лицом к её левой груди, где билось сердце, — Я начал здесь стареть, — сказал он, чувствуя её пальцы на своей стриженой голове. — У меня седина появилась. Никогда не думал, что так быстро это наступит. Я ещё молодой, если по нашим временным параметрам. Но тащиться к Франку, этому всеобщему тут отцу-исповеднику, а для меня немилосердному обличителю, не хочу. Руки врача должны быть, в худшем случае, бесстрастны, а у него ко мне ненависть не иссякает. Представь, как он будет меня восстанавливать. С ненавистью? Это же невозможно. От излучения ненависти и здоровые заболеют. Меня никто тут не любит, одна ты.
Как любила она его в такие минуты слабости и признаний в этой слабости. Он был для неё всем — отцом, братом, мужем и сыном. Один за всех них, какой уж есть. А какой он? Самый незаменимый.
— Ты не забывал меня?
— Нет. Не забывал. И прошу, не настраивай себя на ожидание страдания. Не программируй себя и своё будущее. Не кличь лихо, пока тихо. Может, и не проснётся.
— Ру-уд, — протянула она, уловив минуту своего всемогущества над ним, — Пойдём с тобою в Храм Надмирного Света! Я сшила для тебя чудесную рубашку. Иначе, Руд, я покину тебя. Я буду вынуждена так поступить…
— У-у, — он застонал. В такие минуты её нежный воркующий голосок становился чем-то вроде тупой пилы. — Я подумаю. Дай же мне время на то, чтобы решиться на такое…
— Времени осталось немного… ты понимаешь всё…
— Какое же мучение, Нэя!
— Да в чём мучение? Муку испытываю я! От моего неопределённого положения! А в Храме мы увидим Надмирные селения.
— Мучение от того, что ты сгибаешь мою волю. Она буквально скрипит. Я согласен. Но только не сразу, не завтра. Дай ещё пару дней поскрипеть.
Она обхватила его, тыкалась в подмышки носом, повизгивая и ласкаясь, лизала кожу как комнатная собачка. Ему было стыдно ощущать её благодарность за то, чего пока не произошло.
Он уснул лицом в подушку. Рука Нэи затекла под его шеей, но она боялась вытащить её и потревожить его сон, а его рука лежала на её груди. «Он так любит меня, у меня нет, и не может быть соперниц», — думала она. Счастливая и наполненная им во всех смыслах, и телесно, и словесно, она смотрела в конус пирамиды. Где-то за тёмной твердью, где сияют звёзды, живут многочисленные миры. И Нэя ничего не знала о том, что её «навсегда» будет очень коротким по мере земного времени. Ибо где-то там, в этой космической дали блуждала некая планета, сорванная когда-то со своей орбиты. И она тоже никогда не забывала его и продолжала искать свою утраченную орбиту и посылала в бездну свой зов. И она была сильнее Нэи, она была укоренена в нём, о чём не подозревали ни он, ни Нэя. И она тоже ждала своего «навсегда» и верила в него, даже блуждая во вселенском холоде.
Это была огненная планета по имени Ксения, с рыжими кудрями, веснушчатая ранней весной, с длинными и легкими ногами бывшей балерины, и с лицом обманчиво беспечным, но с серьёзным характером, с глубоким женским сердцем. Она ждала своего часа, своего будущего. Он был нужен ей любым, старым и уставшим, всё равно, она одна знала и помнила, как она считала, его истинное лицо. Нэя о ней не знала, а Рудольф никогда не рассказывал о ней. Но она и была тем мощным фактором, что искривил русло его реки Судьбы, заставив сделать петлю длиною в полжизни. Тем искривляющим воздействием, что закинуло его на планету земного прошлого, где его и вывернули наизнанку. А Нэя и не знала, что выворачивает вывернутое ради чьего-то чужого будущего. Ведь у неё впереди было своё «навсегда».
Пирамида быстро остывала в холодном воздухе надвигающейся ночи. Чёрно-искристое небо казалось ледяным. Безмолвное, оно слало некий посыл. Угрозу надвигающегося вселенского оскудения, неотменяемого конца всего. Оно вовсе не было благом,
