…Сестрицы-наядыС плачем пряди волос поднесли в дар памятный брату.Плакали нимфы дерев — и плачущим вторила Эхо.И уж носилки, костер и факелы приготовляли, —Не было тела нигде. Но вместо тела шафранныйИми найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками[22].
– На этой мне тринадцать, – говорила мама. – Отпуск на море. Мы ездили каждый год. Это моя мама. Отец.
В гостиной сидел их сосед.
Это было сразу после того, как Элизавет сказала ему, что у нее есть сестра. Теперь она боялась, что сосед ее выдаст и спросит маму, где вторая дочь.
Пока что он не проговорился.
Он рассматривал семейные фотографии мамы на стене в гостиной.
– А вот они, – сказал он, – совершенно потрясающие.
Мама не просто заварила кофе, а еще и разлила его по хорошим кружкам.
– Простите меня, миссис Требуй, – сказал сосед. – Я хочу сказать, фотографии замечательные, но жестяные вывески – это вещь.
– Что-что, мистер Глюк? – перепросила мама.
Она поставила кружки на стол и подошла взглянуть.
– Зовите меня, пожалуйста, Дэниэл, – сказал сосед.
Он ткнул пальцем в фотографию.
– А, эти, – сказала мама. – Да.
Это были щиты с рекламой фруктового мороженого на одной старой фотографии, висевшие за спиной у мамы, которая была еще ребенком. Вот о чем они говорили.
– Шесть пенсов, – сказала мама. – Я была еще очень маленькой, когда перешли на метрическую систему. Но я помню тяжелые пенсы. Полкроны.
Она говорила слишком громко. Сосед Дэниэл, кажется, не замечал или не возражал.
– Взгляните на этот темно-розовый клин на ярко-розовом, – сказал Дэниэл. – Взгляните на синеву – на то, как тени сгущаются там, где меняется цвет.
– Да, – сказала мама. – Наезд. Обалдеть.
Дэниэл сел рядом с кошкой.
– Как ее зовут? – спросил он Элизавет.
– Барбра, – ответила Элизавет. – В честь певицы.
– Певицы, которую обожает мама, – сказала мама.
Дэниэл подмигнул Элизавет и сказал тихо, наклонившись к ней, словно это был секрет, чтобы мама, которая теперь пошла к полке с компакт-дисками и перебирала их, не услышала, как будто он не хотел, чтобы она узнала:
– …В честь певицы, которая однажды на концерте, представь себе, спела песню на мои слова. Мне очень прилично заплатили. Но она так и не записала ее. А не то я стал бы триллионером. Таким богатым, что мог бы путешествовать во времени.
– Вы умеете петь? – спросила Элизавет.
– Совсем не умею, – ответил Дэниэл.
– Вам и правда хотелось бы путешествовать во времени? – спросила она. – Ну, если бы вы могли и путешествия во времени были реальностью?
– Еще как, – сказал Дэниэл.
– А зачем? – спросила Элизавет.
– Путешествия во времени – это реальность, – сказал Дэниэл. – Мы совершаем их постоянно. Миг за мигом, минута за минутой.
Он посмотрел на Элизавет широко открытыми глазами. Потом засунул руку в карман, достал двадцатипенсовик и протянул кошке Барбре. Он сделал какой-то финт другой рукой, и монета исчезла! Он сделал так, что она исчезла!
Комнату наполнила песня о том, что любовь – это мягкое кресло. Кошка Барбра все так же в недоумении смотрела на пустую ладонь Дэниэла. Она подняла обе лапы, схватила его руку и засунула нос внутрь, пытаясь найти исчезнувшую монету. Кошачья мордашка вытаращилась в изумлении.
– Видишь, как это глубоко сидит в нашей животной натуре, – сказал Дэниэл. – Не замечать того, что происходит прямо у нас перед носом.
Октябрь – мгновение ока. Яблоки только что оттягивали ветки, а в следующую минуту опали, листья пожелтели и истончились.
Миллионы деревьев по всей стране засверкали инеем. Все они, за исключением вечнозеленых, сочетают в себе красивую и безвкусную – красно-оранжево-золотистую листву, которая затем коричневеет и тоже опадает.
