— А мама?
— Нет.
— Ей не нравится смотреть на меня, даже когда все повязки на месте.
— Это причиняет ей боль.
— Нет. Она меня боится.
Эллиот посмотрел на забинтованное лицо сына. Эмброуз видел себя в повязках и пытался представить, что под ними. Даже правый глаз закрыли марлей. Левый глаз выглядел странно на фоне этого белого холста. Эмброуз походил на игрушечную разборную мумию, какие продавались в канун Хеллоуина. Говорил он, как и мумия, с трудом. Губы были замотаны, и он бормотал слова сквозь сжатые зубы, но Эллиот понимал его, если внимательно вслушивался.
— Она тебя не боится, Эмброуз. — Эллиот попытался улыбнуться.
— Боится. Больше всего на свете она боится уродства.
Эмброуз закрыл здоровый глаз, чтобы не видеть изможденное лицо папы и всю эту комнату. В те моменты, когда боль не мучила его, сознание было затуманенным от обезболивающих. Забытье приносило облегчение, но и пугало. Ему мерещился монстр с горящими красными глазами и длинными лапами, которые хотели затянуть его в разинутую черную пасть. Эта бездна поглотила друзей. Он помнил их крики и запах паленой кожи, но, возможно, это всего лишь воображение пыталось заполнить пробелы в памяти. Все изменилось, и жизнь стала такой же неузнаваемой, как и его лицо.
— Что тебя больше всего пугает, сынок? — тихо спросил отец.
Эмброуз чуть не засмеялся. Он больше не знал страха.
— Ни черта, пап. Я боялся ада. Но вот я в нем, и вроде тут не так уж плохо. — Его язык начинал заплетаться, реальность ускользала, но он хотел задать еще один вопрос.
— Мой правый глаз… ему конец… верно? Я больше никогда ничего им не увижу.
— Да, сынок. Врачи говорят, что не увидишь.
— Ха. Ну, наверное, это к лучшему. — Эмброуз знал, что сказал чушь, но не мог объяснить, почему так думал. Раз уж его друзья лишились жизни, справедливо, что и он что-то потерял.
— И уха у меня больше нет.
— Да. — Голос Эллиота звучал словно издалека.
Эмброуз немного поспал, а когда проснулся, отца в комнате уже не было. Иногда он уходил ненадолго — поесть и немного вздремнуть. Было поздно. За маленьким окошком палаты стояла ночная тьма. Больница спала, хотя на этаже Эмброуза никогда не бывало по-настоящему тихо. Он приподнялся и, прежде чем успел передумать, начал разматывать пропахшие лекарствами бинты с лица. Круг за кругом, один за другим. Сняв последний слой, он встал с кровати, держась за капельницу. Он уже пробовал вставать пару раз и мог ходить. На теле каким-то чудом не было серьезных травм. Только в правые плечо и бедро попала шрапнель. Все кости остались целы.
В комнате не было зеркала, в ванной тоже. Но окно, скрытое лишь легкими занавесками, вполне годилось. Эмброуз протянул левую руку и отодвинул занавеску, правой цепляясь за капельницу. Он уставился на свое отражение, которое увидел впервые за все это время. Поначалу Эмброуз не мог ничего толком разглядеть из-за света фонарей. В комнате было слишком темно.
В этот момент в палату вернулся Эллиот и увидел силуэт сына, который так сильно вцепился в занавеску, что едва не сорвал ее.
— Эмброуз? — испуганно окликнул он и включил свет. И тут же замер, осознав, что натворил.
На Эмброуза глядели три лица. Первое — отцовское, исполненное отчаяния, прямо за своим правым плечом. Потом — свое, изможденное и опухшее, но все-таки узнаваемое. Но… это лишь половина… Другая же — как у Франкенштейна: швы, обвисшая кожа. С этим отражением Эмброуз не был знаком.
Когда Ферн рассказала Бейли, что видела Эмброуза, удивлению его не было предела.
— Он бегал? Это же здорово! Он вроде не хотел никого видеть. Это явный прогресс. Как он выглядит?
— Поначалу я не заметила никаких перемен, — призналась Ферн.
Бейли немного помрачнел:
— Но?..
— Часть его лица очень пострадала, — мягко сказала она. — Я видела его всего секунду. А потом он убежал.
Бейли кивнул.
— Но он бегает, — повторил он. — Это очень хорошая новость.
Хорошая это новость или нет, но после первой встречи Ферн не видела Эмброуза еще два месяца. Каждый день, крутя педали после работы, она вглядывалась в темные улицы, тщетно надеясь снова его встретить. Каково же было ее удивление, когда однажды ночью, задержавшись в своем магазинчике «Джоллис», она увидела его за дверьми пекарни. Должно быть, он тоже ее заметил, потому что тут же ускользнул.
Дедушка Эллиота почти восемьдесят лет назад стал партнером Джона Джолли, владельца первого в городке продуктового магазина, и открыл на его территории эту пекарню. Ферн всегда нравилось, как Эмброуз, большой и сильный, неуклюже выглядел на кухне. В старших классах он помогал отцу на летних каникулах и по выходным, если не занимался борьбой. Однако теперь он мог быть полезен в ночные смены, когда в пекарне работа в самом разгаре, при этом не попадаться никому на глаза. Эти рабочие часы — с десяти вечера, когда магазин закрывался, и до шести утра, за час до открытия, — очевидно, вполне ему подходили. Ферн часто задавалась вопросом, как давно Эмброуз начал появляться в пекарне и сколько раз они с ним разминулись или сколько раз она просто его не замечала.
Следующей ночью что-то произошло с кассами, и Ферн долго не могла свести отчеты. Около полуночи, когда она наконец закончила, из пекарни донесся великолепный аромат. Выключив компьютер, Ферн крадучись подобралась к створчатым дверям пекарни и устроилась так, чтобы видеть происходящее внутри. Эмброуз стоял к ней спиной в простой белой майке и джинсах, в белом фартуке с ярко-красным принтом пекарни Янга. Эллиот всегда носил такой же, но на Эмброузе он смотрелся иначе.
В глубине души Ферн надеялась, что у него вновь длинные волосы, до плеч. Но у Эмброуза вообще не осталось волос. На его голове была туго повязана красная бандана, будто он только что слез с «Харлея» и решил вдруг испечь добрую партию брауни. Ферн усмехнулась, представив его в образе байкера, пекущего пирожные, и тотчас вздрогнула, осознав, что смешок вышел слишком громким. Эмброуз обернулся, и она увидела правую сторону его лица, которая до этого лишь мелькнула перед ней в темноте. Ферн спряталась за угол, боясь, что он мог ее услышать и превратно расценить ее хихиканье, но уже через минуту, вновь поддавшись любопытству, она заняла прежнюю позицию.
Радио в пекарне играло достаточно громко, чтобы заглушить монотонную музыку «Джоллис». Губы Эмброуза чуть шевелились, он подпевал песне, и на мгновение Ферн заворожило это зрелище. Кожа на правой стороне его лица была похожа на маленькие песчаные волны, которые оставляет ветер на песке в пустыне. Там, где не было этих морщинок, виднелись ямочки, похожие на шрамы после оспы. На шее и лице будто какой-то проказник нарисовал мелкие черные пятнышки, пока он спал. Она заметила, что Эмброуз иногда тер эти пятна, словно они зудели. Длинный грубый шрам тянулся от уголка его губ к виску, исчезая под банданой. Его пересекал возле рта другой, ползущий от века. Правый глаз остекленел и не двигался.
