Монсеньор О’Мэлли в своей роли секретаря Коллегии стоял в центре холла с клипбордом для бумаг в руках. Он называл имена, как гид перед экскурсией. Кардиналы молча заполнили автобусы в порядке, обратном старшинству: сначала кардиналы курии, составлявшие орден дьяконов, потом кардиналы-пресвитеры, в основном архиепископы со всего света, и, наконец, кардиналы-епископы, к числу которых принадлежал и Ломели, включавшие также трех патриархов Восточных церквей.
Ломели, как декан, вышел последним сразу же за Беллини. Они мимолетно переглянулись, поднимая полы своего церковного облачения, чтобы войти в автобус, но Ломели не предпринял попытки заговорить. Он видел, что мысли Беллини витают где-то высоко и он больше не замечает – как и Ломели – всех тривиальных деталей, которые вытесняют присутствие Бога: чирей сзади на шее водителя, скрежет дворников по стеклу, неопрятные складки на моццетте Александрийского патриарха…
Ломели занял место справа в середине салона, отдельно от других. Снял биретту и положил на колени. О’Мэлли сел рядом с водителем, повернулся проверить – все ли на месте. Двери с шипением закрылись, и автобус тронулся, покрышки задребезжали по брусчатке площади.
Капельки дождя, качнувшись с началом движения, диагонально побежали по стеклу, туманя вид собора Святого Петра. За окнами Ломели увидел агентов с зонтиками – служба безопасности патрулировала Ватиканские сады. Автобус медленно обогнул Виа делле Фондамента, проехал под аркой и остановился перед Кортиле делла Сентинелла. Сквозь запотевшее стекло были видны тормозные огни передних автобусов, похожие на церковные свечи. Швейцарские гвардейцы сгрудились в сторожевой будке, перья их шлемов промокли. Автобус проехал немного вперед к Кортиле дель Маресциалло и остановился прямо перед входом на лестницу. Ломели с удовольствием отметил, что мусорные баки вывезены, но тотчас эта мысль стала для него источником раздражения – еще одна банальная деталь вторглась в раздумья.
Двери автобуса открылись, внутрь проник порыв прохладного влажного воздуха. Ломели надел биретту и вышел, ему отсалютовали два швейцарских гвардейца. Он инстинктивно поднял взгляд вдоль высокого кирпичного фасада на узкую полоску серого неба. Ощутил капли на лице. На мгновение перед ним возник неуместный образ заключенного в прогулочном дворике. Потом он вошел в дверь и поднялся по длинному пролету мраморных ступеней, которые вели в Сикстинскую капеллу.
В соответствии с Апостольской конституцией конклав должен был сначала собраться в капелле Паолина рядом с Сикстинской капеллой «в удобный час во второй половине дня». Паолина служила приватной папской капеллой. Вся она была отделана мрамором, атмосфера здесь стояла более мрачная, чем в Сикстинской. Ко времени прихода Ломели кардиналы уже сидели на скамьях под включенными телевизионными осветительными приборами. Монсеньор Епифано встретил Ломели у двери и аккуратно надел ему на шею алую деканскую столу[55]. Вместе они прошли к алтарю между фресками святых Петра и Павла работы Микеланджело. Петр, справа от прохода, был изображен распятым вниз головой, повернутой так, что он, казалось, обвинял того, кто имел дерзость посмотреть на него. Ломели, поднимаясь по ступеням к алтарю, спиной чувствовал гневный взгляд Петра.
Подойдя к микрофону, он повернулся к кардиналам. Они встали. Епифано держал перед ним тонкую книжицу с предписанными ритуалами, открытую на втором разделе: «Начало конклава».
Ломели осенил книгу крестным знамением:
– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti[56].
– Amen.
– Досточтимые братья, совершив священные действия сегодня утром, мы сейчас открываем конклав для избрания нашего нового папы…
Его усиленный микрофонами голос заполнял маленькую капеллу. Но, в отличие от утренней мессы в соборе, теперь он не испытывал никаких эмоций, никакого Божественного присутствия. Слова были только словами, заклинанием без магии.
– Вся Церковь, которая присоединяется к нам в своих молитвах, просит немедленного пришествия Святого Духа, чтобы мы могли избрать достойного пастыря для всего христианского стада. Пусть Господь направит нас по пути истины, чтобы с помощью Благодатной Девы Марии, святых Петра и Павла и всех других святых мы могли действовать таким образом, который удовлетворил бы их.
Епифано закрыл книгу и убрал ее. Один из трех церемониймейстеров у двери поднял церемониальный крест, другие держали зажженные свечи, и хор начал выходить из капеллы, распевая литанию всем святым. Ломели встал лицом к конклаву, сцепив руки, закрыв глаза и склонив голову в молитве. Имена святых, произносимые хором, звучали все тише по мере того, как хор продвигался по Царской зале к Сикстинской капелле. Он услышал шарканье обуви по мраморному полу – кардиналы шли следом за хором.
Спустя какое-то время Епифано прошептал:
– Ваше высокопреосвященство, нам пора.
Он поднял взгляд: капелла была почти пуста. Выйдя из алтаря и во второй раз проходя мимо изображения распятия святого Петра, он старался не сводить взгляда с двери впереди. Но сила фрески была слишком велика.
«А ты? – казалось, спрашивали глаза святого мученика. – Почему ты считаешь себя достойным избирать моего преемника?»
В Царской зале по стойке «смирно» стояла шеренга швейцарских гвардейцев. Ломели и Епифано пристроились к хвосту процессии. Кардиналы, услышав имя очередного святого, распевали ответ: «Ora pro nobis»[57]. Они вошли в малый неф Сикстинской капеллы и здесь вынужденно остановились, пока те, кто шел впереди, рассаживались по своим местам.
Слева от Ломели находились две печки, предназначенные для сжигания избирательных бюллетеней, перед ним маячила высокая, узкая спина Беллини. Декан захотел похлопать его по плечу, наклониться и пожелать удачи. Но повсюду стояли телевизионные камеры, а рисковать он не мог. И потом, он был уверен: Беллини общается с Господом.
Минуту спустя они, пройдя через проем в решетке, поднялись по временному деревянному пандусу на приподнятый пол капеллы. Играл орган. Хор все еще распевал имена святых: «Sancte Antoni… Sancte Benedicte…» Большинство кардиналов уже стояли на своих местах за длинными рядами столов. Беллини последним провели на его место. Когда в проходе никого не осталось, Ломели прошел по бежевому ковру к столу, на котором для принесения присяги лежала Библия. Он снял биретту и протянул Епифано.
Хор начал петь «Veni Creator Spiritus»:
Приди, Дух животворящий,Войди в сердца Твоего народа,Наполни небесной благодатьюСотворенные Тобой сердца…
Когда песнопение закончилось, Ломели подошел к алтарю. Он был длинен и узок, вделан в стену как двойной очаг. Взгляд Ломели скользнул над алтарем по стене с фреской «Страшного суда». Он видел ее, вероятно, тысячу раз, но никогда не ощущал ее мощь так, как в эти несколько секунд. У него возникло впечатление, будто его засасывает туда. Когда он поднялся на ступеньку, то оказался на одном уровне с прóклятым, которого тащат в ад, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки, прежде чем он смог обратиться к конклаву.
