– Пусть кесарю достанется кесарево, а Богу – Богово! – с легкой улыбкой на устах цитировала принцесса.
– Всякое царство, – парировал я, – разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.
– Не ты ли однажды сказал, – улыбалась она, – что блаженны кроткие, ибо они наследуют землю!
– То был не я, то был Иисус Христос, сын Божий… – терпеливо уточнял я справедливости ради.
– То был ты, в своем предыдущем воплощении! – настаивала Маргарет.
Поначалу я действительно возражал против столь откровенного отождествления моей скромной персоны с величайшим из мучеников – но постепенно привык и уже не спорил, а молчал.
– Да вспомнить Плутарха, Платона, Спинозу, Вольтера, Дидро и Жан-Жака Руссо! – сердилась принцесса, по памяти перечисляя вехи эволюционного пути развития нашей цивилизации.
В свою очередь, я приводил знаменитый упрек Карла Маркса, адресованный всякого рода мыслителям и проповедникам, страшащимся перемен.
Так, игриво ласкаясь и пошучивая, мы перебрасывались философскими сентенциями и библейскими афоризмами – совсем как в пинг-понге.
Тогда же, бывало, она наизусть читала мне Байрона и Шекспира, я же для нее по памяти – роман-энциклопедию русской жизни «Евгений Онегин» Александра Сергеевича Пушкина.
Нередко у нашей постели давали концерты выдающиеся танцоры Королевского балета, или гениальные драматические артисты Шекспировского театра, либо солисты знаменитого на весь мир симфонического оркестра Лондона (вообще, артистический мир Англии, по моему наблюдению, боготворил своего мецената и покровительницу искусств).
Иногда, впрочем, мне вместо бархатистых глаз Маргарет отчего-то являлись изъеденные конъюнктивитом и зияющие бездонной чернотой глазницы матери моей…
61
– Похоже, тебя что-то гложет? – однажды спросила принцесса, словно что-то почувствовав.
Смятение чувств, подобно пожару в сухую ветреную погоду, вдруг охватило все мое существо.
Я вздрогнул, я вспыхнул, я вспотел, я похолодел, я покрылся корочкой льда и почти расплакался, чего доселе со мной не случалось.
– Да что с тобой, милый? – встревоженно поинтересовалась Маргарет.
Как ей понять, думал я, что творится в душе познавшего все горести мира – от жуткой потери семьи до кошмарной гибели друзей, включая вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина?
И где найти слова, способные передать хотя бы тысячную долю страданий, выпавших мне по жребию, которого я не выбирал?..
– Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой? – возопила принцесса, уже чуть не плача.
Мы прильнули друг к другу, охваченные необъяснимой тревогой.
– Ты горишь, прямо как костер! – потрясенно воскликнула Маргарет.
– Ты прямо как лед на Аляске! – причитала она, согревая поцелуями кончики моих ресниц, кончик носа, кончики ушей и губы, подернутые инеем.
– Тебя точит червь, – прошептала она, – я прямо это чувствую, точит!
– Да… червь… – было начал я, – точит… – как тотчас над нами возник перекошенный лик матери моей.
– Будешь болтать – и она умрет! – предупредил меня призрак.
– Не буду! – пообещал я поспешно (ибо кому, как не мне, было знать мать мою!).
– А ты па-кля-нись! – налегая на «а», по слогам процедила она.
– Я клянусь! – простонал я послушно.
– Ты кому все это говоришь? – оглянулась принцесса, пытаясь понять, с кем я разговариваю.
– Никому… – замороженно пробормотал я, с трудом ворочая непослушным языком.
– Ты полон загадок, контрастов и тайн! – заглядывая мне в глаза (как в душу!), ласково констатировала принцесса.
На кресте я не плакал, а тут от тревоги за Маргарет слезы сами собой потекли по лицу, подобно потоку воды, прорвавшему плотину.
– Как баба разнюнился, Кир! – презрительно скривившись, простонал лик матери моей.
В отличие от принцессы, она все прекрасно слышала и замечала.
– Милый, ты плачешь? – растрогалась Маргарет.
– Стыд и позор! – проскрежетал призрак матери моей.
– Но я счастлив… – признался я робко, в надежде порадовать мать.
Услышав о том, что я счастлив, принцесса покрыла меня тысячью поцелуев.
– Что, ты счастлив? – казалось, опешив, переспросил меня дух матери моей.
– Расскажи, как ты счастлив? – восторженно проверещала Маргарет.
– Выходит, ты счастлив… – натужно пробурчал дух матери моей, как бы с трудом переваривая услышанное. – Ты счастлив в то время, как живы убийцы твоего несчастного отца?
– Ты счастлив, как ветер, как птица, как кто? – лобызала меня моя юная леди. – Как смех, как дитя, как радуга после дождя?
Вопросы с обеих сторон сыпались на меня градом и приводили в смятение.
– …Пока еще живы, – терзал меня призрак, – убийцы твоих бедных братьев: Витовта, Люборта, Ольгерда, Жигимонта, Довьята и Товтила?
– Ну-ну, не молчи? – между тем умоляла принцесса.
– Ну-ну, говори! – грозно требовал призрак. – Или тебе уже нечего ответить матери твоей?
– Я счастлива, если ты счастлив! – ликовала Маргарет, даже не догадываясь о нависшей над нами смертельной опасности.
– Их кровь вопиёт об отмщении, Кир! – наконец, не выдержала и сорвалась в вопль мать моя (что с ней при жизни случалось нечасто и свидетельствовало о крайней степени отчаяния). – Око за око! руку за руку!! ногу за ногу!!! и жизнь за жизнь!!!! – метала она громы и молнии.
– Счастье – за счастье! любовь – за любовь!! – восклицала принцесса.
– Скажи, чтоб она заткнулась! – визгливо прикрикнула мать моя и вознесла над принцессой топор – тот самый, с погрызенным крысами топорищем, которым я в детстве упрямо дробил в кочегарке нашего дома угольные валуны.
Не иначе как чудом мы с Маргарет успели скатиться с постели прежде, чем обух топора обрушился на нас.
Я сильно ушиб при падении спину – однако ж, забыв про боль, кубарем увлек принцессу подальше от распавшейся надвое кровати и закрыл своим телом.
– Пусть рубит меня, – судорожно повторял я про себя, – только не ее!
– «Выпьешь до дна чашу ярости моей!» – напоследок процитировал призрак знакомые с детства слова пророка Исайи…
