Я дал отрицательный ответ, но Зибельда обняла меня за шею и ножничками, которые держала в руке, перерезала ленточку. Эмина тут же схватила реликвию и бросила её в расщелину скалы.
— Завтра ты вновь наденешь её, — сказала она, — а пока повесь на шею эту вот плетенку из наших волос вместе с привязанным к ней талисманом, который убережет тебя, быть может, от неверности и непостоянства, если хоть что-нибудь на свете способно уберечь от этого возлюбленных.
Затем Эмина вынула из своих волос золотую булавку и старательно заколола ею занавеси моего ложа.
Я пойду по её следам и опущу занавес над продолжением этой сцены. Достаточно знать, что мои приятельницы сделались моими женами. Существуют, несомненно, ситуации, когда насилие, вызывая пролитие невинной крови, является преступлением; но бывают также и такие случаи, в которых жестокость служит самой невинности, позволяя ей явить себя во всем блеске. Именно так случилось с нами, из чего я сделал вывод, что мои кузины не были истинными участницами моих сновидений в Вента Кемада.
Чувства наши улеглись, мы были уже совсем спокойны, когда вдруг печально застонала колокольная медь. Часы били полночь. При этом звуке я не мог удержаться от волнения и сказал моим кузинам, что опасаюсь, не угрожает ли нам какая-нибудь горестная случайность.
— И я тоже боюсь, — ответила Эмина. — Опасность близка, но послушай то, что я тебе говорю: не верь ничему худому, что бы тебе о нас ни говорили, не верь даже собственным глазам.
В этот самый миг кто-то внезапно разорвал занавеси моего ложа, и. я увидел человека благородной наружности, одетого по-мавритански. В одной руке он держал алкоран, в другой же — обнаженную саблю; кузины мои бросились к его ногам, говоря:
— Могущественный шейх Гомелесов, прости нас! На что шейх ответил страшным голосом:
— Adonde estan las fajas?[74] Затем, обращаясь ко мне, сказал:
— Несчастный назареянин, ты опозорил кровь Гомелесов. Ты должен перейти в веру пророка либо умереть.
В этот миг я услышал ужасный вой и увидел бесноватого Пачеко, который подавал мне знаки из глубины комнаты. Мои кузины также его заметили, ужасно разгневались, вскочили и, схватив за плечи, мгновенно вытолкнули его из комнаты.
— Несчастный назареянин, — снова повторил шейх Гомелесов, — осуши единым духом эту чашу или ты погибнешь позорной смертью, а труп твой, повешенный между останками братьев Зото, станет пастбищем коршунов и игралищем духов тьмы, которые будут пользоваться им для своих адских метаморфоз.
Я решил, что в подобных обстоятельствах честь велит мне покончить с собой. И я горестно воскликнул:
— Ах, отец мой, на моём месте ты поступил бы точно так же!
После этих слов я взял чашу и осушил её всю до дна. Я ощутил ужасающую слабость и лишился чувств.
День восьмой
Поскольку я имею честь рассказывать вам о своих приключениях, вы, конечно, без труда сообразите, что я не умер от выпитой мною — как я полагал — отравы. Я только лишился чувств и не ведаю, как долго оставался в этом состоянии. Помню, однако, что снова проснулся под виселицей Лос Эрманос, но на сей раз я испытывал своеобразное удовлетворение, ибо, по крайней мере, был уверен, что ещё не умер. Кроме того я не находился уже между двумя висельниками: я лежал слева от них, а справа был какой-то человек, который не подавал признаков жизни, причем на шее у него темнела веревка. Вскоре, однако, я обнаружил, что он только спит, и разбудил его. Незнакомец, оглядев место своего ночлега, засмеялся и сказал:
— Следует признать, что в каббалистической практике случаются порой пренеприятные недоразумения. Злые духи умеют принимать столько образов и форм, что нельзя знать, с кем имеешь дело. Однако же, — прибавил он, — откуда взялась эта петля вместо плетенки из волос, которая ещё вчера была у меня на шее?
Позднее, заметив меня, он сказал:
— И сеньор тут?.. Сеньор, ты ещё слишком молод для каббалиста, хотя у тебя тоже веревка на шее.
И, в самом деле, я убедился, что он прав. Я вспомнил, что Эмина вчера повесила мне на шею плетенку из волос своих и Зибельды, и тоже не знал, как объяснить эти метаморфозы.
Каббалист окинул меня быстрым взором и сказал:
— Нет, ты не принадлежишь к нам. Тебя зовут Альфонс, твоя матушка родом из Гомелесов, ты капитан валлонской гвардии, ты весьма отважен, но весьма неопытен. Впрочем, хватит об этом, нужно сперва отсюда выбраться, а потом увидим, как нам быть.
Ворота ограды были распахнуты, мы вышли и снова увидели перед собой проклятую долину Лос Эрманос. Каббалист спросил меня, куда я думаю направиться. Я ответил, что решил непременно добраться до Мадрида.
— Согласен, — сказал он, — я также иду в ту сторону, но давай сперва немного подкрепим свои силы.
Говоря это, он вытащил из кармана позолоченную чарку, баночку, наполненную неким родом опиата, и хрустальный флакон, в котором находилась какая-то желтоватая жидкость. Он бросил в чарку ложечку опиата, влил несколько капель жидкости и приказал мне выпить всё сразу. Мне не нужно было это повторять, ибо у меня сосало под ложечкой. Действительно, это был волшебный напиток. Я почувствовал себя настолько окрепшим, что смело мог предпринять дальнейшее путешествие, что до тех пор было бы совершенно невозможно.
Солнце стояло уже высоко, когда мы увидели злосчастный трактир Вента Кемада. Каббалист остановился и сказал:
— Вот место, в котором этой ночью со мной забавлялись самым подлым образом. Нам нужно, однако, войти в этот проклятый трактир, ибо я оставил тут кое-какие припасы, которыми мы сможем подкрепиться.
Мы вошли в проклятую венту и обнаружили в столовой паштет из куропаток и две бутылки вина. Каббалист, казалось, обладал прекрасным аппетитом; пример его придал мне храбрости, ибо сомневаюсь, отважился ли бы я иначе поднести что-либо ко рту. Всё то, что я видел в течение нескольких дней, настолько смутило моё воображение, что я сам не знал, что делаю, и если бы кто-нибудь принялся за это, он мог бы заставить меня усумниться в моём собственном существовании.
Отобедав, мы прошлись по комнатам и вошли в ту, где я спал в первый день после выезда из Андухара. Я узнал мою несчастную постель и усевшись на ней, стал размышлять над всем тем, что со мной стряслось, в особенности же над историями, которые произошли в пещере. Мне вспомнилось, что Эмина предупредила меня, чтобы я не верил, если бы мне стали говорить о них что-либо дурное. Я был всё ещё погружен в эти раздумья, когда каббалист обратил моё внимание на что-то, поблескивающее между щелями пола. Я присмотрелся и убедился, что это была реликвия, отнятая у меня двумя сестрами в пещере.
Я видел, как её швырнули в расщелину скалы, а теперь она находилась в щели пола. И в самом деле, я начал сомневаться, выходил ли я когда-нибудь из этого проклятого трактира и не были ли отшельник, инквизитор, братья Зото — видениями, порожденными безумием, навеянным колдовскими чарами. Тем временем я с помощью шпаги извлек реликвию и повесил её на шею.
