— Лариса!.. Я вчера из Москвы, а тебя нет. Позвонил вашим, потом — в Омск, и любезный молодой человек по фамилии Черный сообщил мне номер поезда...
Как все-таки это здорово — вернуться домой!
34.
Понимаю, что воскресенье. Но меня так и подмывает позвонить шефу. Даже Толик, которому я надоела со своими сомнениями «звонить — не звонить?», в конце концов не выдержал и прочитал мне небольшую нотацию, смысл которой сводился к тому, что Павел Петрович работает слишком напряженно для его возраста, и в выходной день беспокоить его просто свинство.
Поэтому в понедельник поднимаюсь раньше обычного и уже в начале девятого подъезжаю к прокуратуре. Странное дело: окно кабинета Павла Петровича не освещено, а прокурорская «Волга» у крыльца. Ставлю «Ниву» рядом. Дверца «Волги» приоткрывается, и из нее высовывается удивленный Виктор.
— Вы что, Лариса Михайловна, уже вернулись?
— Нет еще,— улыбаюсь я.— Ты куда шефа дел?
— На электрокардиограмму отвез. Его что-то вчера прихватило. Сегодня кое-как с женой его уломали. Хорохорится: мол, отпустит, и не так раньше прижимало...
Поднимаюсь на крыльцо и слышу, что меня окликают. Оборачиваюсь. Ко мне спешит невысокая женщина в приталенном зеленом пальто с лисьим воротником. Цвет ткани я еще различаю в сумеречном свете уличного фонаря, а лица разобрать не могу.
— Лариса Михайловна,— снова с волнением в голосе окликает женщина,— Здравствуйте, это я, Хохлова.
— Что случилось, Вера Николаевна?
— Я видела того человека,— торопливо говорит она.— Того самого, который забрал телогрейку Алексея.
— Где?!
— Возле киоска по приему стеклотары, недалеко от нашего дома. Я на работу бежала, вижу — он в очереди стоит.
Вот и попробуй спланировать свой рабочий день! Специально приехала пораньше, чтобы напечатать постановление об аресте Репикова и к приходу шефа положить на стол. Но сообщение Хохловой игнорировать нельзя. Неизвестный может исчезнуть.
— Садитесь,— возвращаясь к «Ниве», прошу я.
Резче, чем обычно, срываю машину с места.
После минутного молчания Хохлова спохватывается:
— Лариса Михайловна, телогрейку-то я другую отдала.
От неожиданности притормаживаю.
— В таком состоянии была... Ошиблась. Вместо той, в которой погиб Алексей, отдала нашу. Он в ней на рыбалку ездил, в колхоз. Стала в кладовке прибирать, а та, что со стройки, висит.
— Пуговицы все на месте?
Вера Николаевна удивленно смотрит на меня.
— Пуговицы?.. Нет, верхняя оборвана.
Чужие ошибки иногда приносят пользу. Теперь у меня полный комплект для экспертов — и пуговица, и телогрейка.
Похоже, Вера Николаевна намеревается окончательно ошарашить меня новостями:
— Вы знаете, к нам приехал знакомый Алексея, я вам про него рассказывала, из Шадринки...
— Данилов?
— Ну да, Михаил Дементьевич... Алексей летом у него жил. Да вы же его знаете, вы же были у них...
Она, видимо, ждет, что я объясню цель своей поездки в Шадринку, по мне не до этого. Коротко отвечаю:
— Да, мы знакомы.
— Очень хороший человек,— словно споря со мной, произносят Вера Николаевна.— Мы же для него никто, а он приехал в такую даль, целый чемодан гостинцев привез: мясо копченое, мед горный, орехи...
— Где он сейчас?
— Встал пораньше, по магазинам пошел. Колбасы ему заказали и кукурузных палочек...
Почти не снижая скорости, подъезжаю к разномастной очереди у приемного пункта. Спрашиваю у Хохловой:
— Здесь?
— Вторым стоит.
Расслабленно откидываюсь в кресле,
— Подождем...
Вторым в очереди стоит худой, ниже среднего роста мужчина. Рядом с его подшитыми валенками с загнутыми голенищами лежит на санках огромный рюкзак. Мужчина ловким рывком закидывает рюкзак на прилавок и спорыми движениями выставляет бутылки. Получив деньга, задирает вверх острый подбородок, очевидно, еще раз прикидывая, сходятся ли его подсчеты с расчетом приемщицы, скручивает рюкзак, берется за санки.
Жду, когда он отойдет от киоска шагов па тридцать, и осторожно трогаюсь за ним. Поравнявшись, открываю дверцу.
— Гражданин, можно вас на минуточку?
— Пожалуйста,— останавливается он.
Изучив мое удостоверение, мужчина оторопело оглядывается по сторонам, затем кривится:
— Что, бутылки нельзя сдавать?.. Все думают, если бутылки сдает, значит, алкоголик. Никогда не пил, а теперь и вовсе не могу. Здоровье не позволяет. Если хотите знать, третий год на инвалидности сижу! А бутылки вот — собираю…
— Вам эта женщина знакома? — указываю на сидящую в кабине Вору Николаевну.
Мужчина подается к стеклу.
— Знакома. Я у нее спецодежду забирал,— он понижает голос,— муж у нее на стройке погиб.
— Откуда вам это известно?
— Так тот мужик сказал, который попросил сходить. Я у ларька стоял, подходит он ко мне — невысокого роста, пожилой, но коренастый такой,— худой мужчина смущенно скребет плохо выбритую щеку,— Меня почему-то часто за алкоголика принимают... Вот и он, видать, принял. Сходи, говорит, по такому-то адресу, возьми у хозяйки спецодежду, а то мне неудобно, товарищ погиб, а одежда на мне числится. Если его жена меня увидит, разные охи начнутся, а тебя она не знает. А я, говорит, не обижу, на бутылку дам. Черт с тобой, думаю, если у тебя пятерки лишние...
— Опознать того гражданина сможете? — перебиваю я.
— Смогу, на зрительную память не жалуюсь.
— Вы не против, если сейчас же проедем в прокуратуру?
— Пожалуйста,— мнется он,— только у меня... саночки...
— А мы их в багажник.
Хохлова перебирается на заднее сиденье, а свидетель, вежливо поздоровавшись с ней, занимает место рядом со мной.
Хлопаю дверцей, и вдруг меня осеняет. Оборачиваюсь к Вере Николаевне:
— Данилов не спрашивал, где находится стройка?
— Спрашивал. Я ему объяснила, как туда добраться... Не надо было?
Приходится нарушать правила дорожного движения.
Машина влетает на территорию строительного участка и, проехав юзом несколько метров, замирает у вагончика. Мои пассажиры, испуганные гонкой и совсем не понимающие, чем она вызвана, облегченно вздыхают. Но мне не до них. Выскочив из «Нивы», слышу глухие удары о стенку вагончика. Бросаюсь к двери.
Кажется, успела вовремя. Гость из Шадринки, схватив своими ручищами Репикова за отвороты телогрейки так, что ноги того беспомощно брыкаются в воздухе, а испуганно-злые глаза вот- вот выскочат из орбит, размеренно бьет его о стену и спрашивает:
