Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
В 1989-х появилось так называемое «бумажное предпринимательство». Во время дерегуляции финансового сектора многие способные молодые люди на Западе принялись искать новые способы торговли бумагами, хотя потребность в новых открытиях вряд ли ощущалась в этой области. Но именно здесь водились деньги.
41 % выпускников Гарвардской бизнес-школы в 2008 году ушли на работу в хедж-фонды, инвестиционные банки и национальные финансовые предприятия. Это был рекорд. В тот же год обанкротился Lehmann Brothers, и финансовый кризис стал свершившимся фактом. 50 млрд долларов исчезли за 18 месяцев, 53 млн человек были отброшены за черту бедности.
Для того, чтобы дикие спекуляции на финансовом рынке могли разрушить экономику, нужны люди с такими огромными состояниями, которые позволяют не бояться риска. Когда все деньги собраны на верхушке общества, народ вкладывает свои сбережения в ресурсы, которые привлекают крупных инвесторов. Это ведёт к тому, что стоимость определённых предприятий или объектов недвижимости постоянно растёт. Спекулятивные пузыри подобного типа рано или поздно лопаются. Одновременно наступают экстремальное неравенство и финансовый кризис. Но элиты, чьи действия вызвали кризис, обычно не страдают. Наоборот, на каждом кризисе, возникающем на финансовом рынке, они зарабатывают всё больше.
В период, предшествовавший кризису 1930-х, распределение доходов в США было почти идентично положению перед кризисом 2008 года. 1 % получал 24 % совокупного дохода США – как в 2008-м, так и в 1928-м. А когда деньги перемещаются вверх, перемещается и политическая власть.
Богатые и власть имущие, разумеется, заметнее, чем другие, могут влиять на формулировку и применение правил для глобальной экономики. Тех правил, которые ограничивают их самих, это тоже касается. «Бог на стороне каждого… и в конце концов он всегда за тех, у кого много денег и больше армия», – написал французский драматург Жан Ануй.
Те, у кого больше власти и денег, несут бо́льшую ответственность за характер общества, в котором мы живём. Других путей нет.
Глава двенадцатая
В которой все мы становимся сами себе предпринимателями
Самое высокое здание в мире находится в Дубае, одном из семи самостоятельных эмиратов в составе ОАЭ. Рекордный рост при отсутствии демократии, политических партий, налога на прибыль и профсоюзов, парк неолиберальных развлечений посреди пустыни. Это общество иногда называют пляжным клубом Милтона Фридмана – в честь известного правого экономиста. Многие годы в Дубае наблюдался самый высокий экономический рост, он стал утопией свободы. Здесь провели почти полную дерегуляцию, и экономика разогналась до невероятной скорости. Был период, когда на небольшой территории эмирата находились 15 % строительных кранов мира. Неофициальный государственный праздник, ежегодный торговый фестиваль привлекает всех, от семейства Бекхэм до афганских наркобаронов.
Но вокруг города располагаются лагеря гастарбайтеров – от шести до двенадцати человек в комнате, часто без кухни и туалета. Они строят город, но город их не видит. Как не видит тысяч русских, индийских, иранских и армянских проституток, чьими телами торгует в отелях мафия. Всё что угодно ради привлечения иностранных инвесторов. Знаменитая свобода Дубая – это в значительной мере свобода мужчины покупать женские тела и открыто пить запрещённый здесь религией алкоголь.
Единственная задача политики – дать рынку то, что ему нужно: дешёвую рабочую силу, свободу действий, секс, развлечения и дотации. Местный наследный принц Дубая назначен председателем исполнительного совета Дубая. Он управляет эмиратом как предприятием в должности частного предпринимателя. Такой неолиберальной утопии, вероятно, нет больше нигде. Мир роскоши среди песков, построенный, чтобы отвергать неравенство и экологические проблемы, им же порождаемые.
Американская феминистка Венди Браун пишет, что неолиберальная идеология отнюдь не рассматривает рынок как нечто естественное. Но неолиберализм пытается сконструировать реальность, которая якобы уже существует.
С одной стороны, считается, что люди в первую очередь ориентированы на конкуренцию. С другой – стимул для конкуренции необходимо постоянно увеличивать политическими мерами: дерегуляцией, снижением налогов, распродажами. С одной стороны, считается, что все люди хотят стать богатыми. С другой – налог надо понижать, чтобы богатство стало действительно рентабельным.
Утверждается, что конкуренция – основа любых социальных отношений, одновременно к этим отношениям нужно призывать и создавать их политически. Это не естественное положение дел, а такое, которое нужно сконструировать и поддерживать. Неолибералы не хотят совсем избавиться от политики – им нужна другая политика, о чём и догадался наследный принц Дубая. Человеку экономическому надо немного помочь в пути, поэтому неолиберализм и вводит учреждения, стимулы и методы, чтобы поддерживать представления об ориентированном исключительно на конкуренцию рациональном индивиде. Цель – добиться принятия выгодных для рынка решений во всех областях.
Люди не считались ориентированными на конкуренцию и извлечение максимальной выгоды во всех областях собственной жизни. Но задача неолиберализма – распространить и укоренить подобную рациональность институционно, посредством приватизации и управления всем, от образования до политики в области экологии и в социальном секторе, исходя из тех же принципов, что применяются на рынке томатов. Нужно ли нам строить мир с единственной разрешённой логикой? Должны ли мы политическими мерами конструировать рынки там, где их раньше не было, чтобы затем политическими же средствами содержать их в порядке?
По Венди Браун, неолиберализм – это вовсе не то же самое, что доктрина laissez-faire, согласно которой, стоит лишь оставить всё так, как есть, и экономика начнёт процветать. Laissez-faire – это наиболее экстремальное толкование идеи Адама Смита о невидимой руке. Сам Смит не предвидел политику подобного типа, или нехватку политики в целом, однако есть те, кто трактуют его идеи именно в этом ключе. Но смешивать их с неолибералами, по мнению Венди Браун, ошибочно.
Неолиберализм не хочет устранить политику, он хочет поставить политику на службу рынку. Неолибералы не считают, что политику надо оставить в покое, – напротив, им кажется, что экономику надо вести, поддерживать и защищать распространением таких социальных норм, которые облегчают конкуренцию и рациональные действия. Неолиберальная экономическая теория исходит из того, что политика не должна трогать рынок руками, потому что руки политики должны быть заняты удовлетворением потребностей рынка. Неверно, что неолиберализм не намерен проводить никакой денежной, финансовой, миграционной, семейной или правоохранительной политики. Но денежная, финансовая, миграционная, семейная или правоохранительная политика должны служить потребностям рынка.
Французский философ Мишель Фуко определял различие между либерализмом и неолиберализмом, исходя из отношения идеологов к экономической деятельности. Классический либерализм нацелен на обмен: Адам Смит описывал то, как человек торгует и меняется. Логика «отдать, чтобы получить» считалась основополагающей структурой нашего общества. Что ты отдал и что получил взамен? Получилось справедливо? Правильно?
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 37
