Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
У кого-кого, а у Михаила Афанасьевича был опыт в подобных делах. Натравить нечистую силу на какого-нибудь выжигу, спекулянта или негодяя ему было раз плюнуть.
Признаюсь, познакомившись с господином Гаковым поближе, меня поразила ловкость, с которой он ухитрялся заниматься одновременно закатным романом и пьесой с вполне прокоммунистическим названием «Батум».
Его творческому опыту следовало поучиться.
Ох, не прост был Михаил Афанасьевич!
С каким изяществом он, сохраняя достоинство и не желая срываться, падать или ползти, прятал в мутную историческую водицу сомнительные концы своего извилистого жизненного пути.
Это тоже надо уметь!
Удивляло также его неподражаемое умение разукрашивать насмешливо-мистическими декорациями всякого рода происшествия, случавшиеся в те непростые годы. Например, сокрытие партийной принадлежности Степы Лиходеева, который, вернувшись из Ялты, выложил на допросе политическую подоплеку хорошо срежиссированной травли, которой подвергся «недобитый белогвардеец» Булгаков. Или фельетонные происки небезызвестного Коровьева, ухитрившегося под видом организации хорового коллектива создать в советском учреждении ячейку неразоружившихся троцкистов. Всем известен юмористический финал этой «спевки» – оппозиционеров погрузили в грузовик и с пением популярной в народе песни «Славное море, священный Байкал…» увезли в неизвестном направлении.
Или несчастья черных котов, посыпавшиеся на них после того, как Воланд покинул столицу:
«…Штук сто примерно этих мирных, преданных человеку и полезных ему животных были застрелены или истреблены иными способами в разных местах страны. Десятка полтора котов, иногда в сильно изуродованном виде, были доставлены в отделения милиции в разных городах. Например, в Армавире один из ни в чем не повинных котов был приведен каким-то гражданином в милицию со связанными передними лапами».
«…спасением своим бедный зверь обязан в первую очередь милиции, а кроме того, своей хозяйке, почтенной старушке-вдове… Узнавшая от соседей, что ее кота замели, она кинулась в отделение и поспела вовремя. Она дала самые лестные рекомендации коту, объяснила, что знает его пять лет с тех пор, как он был котенком, ручается за него, как за самое себя, доказала, что он ни в чем плохом не замечен и никогда не ездил в Москву. Как родился в Армавире, так в нем и вырос и учился ловить мышей. Кот был развязан и возвращен владелице, хлебнув, правда, горя, узнав на практике, что такое ошибка и клевета».
«…Было еще многое, всего не вспомнишь. Было большое брожение умов. Еще и еще раз нужно отдать справедливость следствию. Все было сделано не только для того, чтобы поймать преступников, но и для того, чтобы объяснить все то, что они натворили. И все это было объяснено, и объяснения эти нельзя не признать и толковыми и неопровержимыми».
Уверен, такая необычная, связанная с мистикой версия нерадостного 37-го пришлась Петробычу по душе. Действительно, нельзя же в самом деле петь хором на рабочем месте!.. Еще хуже иметь черную шкуру, когда социалистическое отечество в опасности.
Только не надо обвинять Михаила Афанасьевича в пляске на гробах!..
Булгаков в полной мере отведал волшебного напитка НКВД – ОГПУ, дарующего кому восемь, кому пятнадцать, а кому и все десять лет без права переписки. Подвешенный на волоске, он не только позволял себе шутить, но никогда не забывал о тех, кто в трудные революционные годы оказал ему помощь. В январе 1938 года Михаил Афанасьевич одним из первых обратился в правительство с просьбой о помиловании Николая Эрдмана, а в 1938-м подписал ходатайство об отмене незаконного ареста Бориса Этингофа.
В ужасные дни помог всем, что у него было, несчастной Анне Ахматовой. Это случилось после ареста ее мужа Н. Пунина и сына Льва в 1935 году… Именно Булгаков помог ей составить письмо Сталину, после чего они были немедленно освобождены…[31]
Да и во многом друго́м не поступился… Более того, повидав много гадостей, познакомившись с тем, как убивают людей, как расстреливают, как вешают, он, по совету Гайто Газданова, не стал убежденным человеком и научился не делать преждевременных выводов. Ему в конце концов повезло испытать простое человеческое счастье – он что-то понял в окружающей жизни.
Это не мало, это очень даже много. Это редкий дар судьбы.
Только чем его биография, его умение договариваться с нечистой силой могла помочь моим современникам, особенно тем, кто решился на прыжок с четырнадцатого этажа? Разве только напоминанием – не срывайся, не падай, не ползи.
В случае чего продай люстру.
* * *
По телефону Рылеев подтвердил:
– Насчет ловушки, в которую кое-кто пытался заманить Булгакова, идешь верной дорогой, дружище. Загляни в мои черновики, там есть тезисы, относящиеся к середине двадцатых, когда Зиновьев и Каменев, разругавшись со Сталиным, прибежали ко Льву Давыдычу договариваться о объединении усилий в борьбе с тогдашним ЦК. Могу подбросить материал.
Материала у меня и так хватало.
Другая мысль в тот момент не давала мне покоя – эту часть работы я должен проделать самостоятельно или прекратить сотрудничество с Рылеевым. Доверяться ему в таких непростых исторических вопросах было опасно.
Виной тому был сам Рылеев, чье карканье не предвещало мне ничего хорошего. На нем изначально стояло клеймо. Не я его поставил, и пусть оно откровенно припахивало сталинской нетерпимостью, этот факт вполне мог лишить меня будущего.
С самого начала я пошел не за тем гуру. Вместо того чтобы выбрать в поводыри более привлекательную для нынешних дней фигуру – жертву сталинских репрессий, например, или какого-нибудь известного художника, освятившего себя ненавистью к коммунистическому режиму, открывшего глаза неучам навроде Солоухина на его дьявольскую сущность и бесовские игрища его приспешников, – я пошел на поводу у человека, продавшего душу большевистскому дьяволу. Чем бы я ни оправдывался – кому-то надо было ловить шпионов, выигрывать войну, строить заводы, возводить плотины, запускать человека в космос, изобретать атомную бомбу, в конце концов сеять хлеб – это были бессмысленные потуги.
Их никто не примет во внимание.
Семьдесят лет бездны – и все тут! А хлеб сеяли, чтобы поддержать на плаву тоталитарный режим.
Это общепризнанный факт. На него нельзя покушаться.
Не мог я сослаться и на незнание, на неопытность, на простодушную доверчивость. На свободу слова, наконец. Я же не младенец и сам должен понимать, что связь с «волками в овечьих шкурах», «репрессантами и духовными мародерами», «карателями и палачами» – пусть даже опосредованная, пусть даже в форме романа либо воспоминаний (но ни в коем случае не мемуаров), – грозит как минимум пятнадцатью годами молчания и, главное, лишением права переписки.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
