Событий, способных оживить путешествие, было немного. Говорили, что самое трудное – переправы через реки, но при низком уровне воды особых проблем не возникло. Помимо этого иногда появлялись шайки индейцев, некоторые даже подбирались к нам поближе, выглядывая, где что плохо лежит, пару раз они попытались увести у нас скот, но парни Грэттена мигом уложили нескольких краснокожих – пауни, если верить Вуттону, – и мне стало казаться, что первоначальные мои страхи были беспочвенными. Однажды мимо нас пронесся по пути в Санта-Фе почтовый дилижанс, встретился также взвод драгун, едущих из форта Манн, возводившегося как раз в те дни. Что до прочего, то самым интересным было убирать с пути хлам, оставленный предыдущими караванами. Дорога походила на гигантское багажное отделение, растянувшееся на сотни миль. Сломанные фургоны, колеса, скелеты животных, домашний скарб, пустые бутылки – и это только самое обыденное. Припоминаю, как мы нашли печатный станок, корабельную носовую фигуру в виде увенчанной короной русалки, концертный рояль (именно на нем играла Сьюзи на илистой отмели Миддл-Кроссинга, развлекая общество, устроившее на берегу импровизированные танцы), шотландский килт и двенадцать абсолютно одинаковых гипсовых статуй Венеры Милосской. Думаете, я сочиняю? Полистайте дневники и воспоминания парней, пересекавших Великие равнины, еще и не такое узнаете.
Зато постоянно было или слишком жарко, или душно, или пыльно, или холодно (особенно по ночам), и вскоре путешествие мне жутко осточертело. Много времени я проводил в седле, но частенько сиживал в дилижансе вместе со Сьюзи, и от ее болтовни меня просто тошнило. Не то чтобы она канючила или злилась, нет. На самом деле старая кошелка была чертовски мила и нежна со мной, и я никак дождаться не мог, когда мы доберемся до Сакраменто и наступит пора шепнуть ей: «Прощай, дорогая!» Но в одном отношении она переносила дорогу не очень хорошо: до Рощи Совета и немного далее мы еще регулярно взбивали матрас, а затем ее аппетиты к моим адамовым прелестям несколько поумерились. Не было произнесено ни слова, но коль она не просит, то не на что и рассчитывать, и когда я выразил намерение спать под открытым небом – в дилижансе было очень душно – Сьюзи не стала возражать, и с тех пор так и повелось. Ради поддержания Сьюзи в форме я продолжал частенько седлать ее, но как вы легко можете себе представить, мысли мои устремлялись в совсем ином направлении – а именно к тем разноцветным пташкам, которые ехали в двух первых фургонах. Собственно, по отъезде из Нового Орлеана я ни о чем другом и не думал – дело было только за тем, как все устроить.
Из описания нашего путешествия вы можете сделать вывод, сколь непростой была задача. Ей-богу, если вы попросите составить меня список мест, которые я считаю наиболее неподходящими для обтяпывания в тишине и покое запретных амурных делишек, я без колебаний поставлю идущий по прерии караван фургонов на почетное второе место. Слоновья гауда[69] во время охоты на тигров – та еще штуковина, центральные подмостки во время любительского театрального представления тоже не сахар – уж в Глостершире по крайней мере; зато вы удивитесь, узнав, какие вещи можно творить внутри бутафорской лошади для пантомимы! Но это все не то. Что потрясло меня до глубины души, так это спасательная шлюпка после кораблекрушения, это да! Но и караван фургонов тоже не слабо. Впрочем, если тебе доводилось творить дела в самый разгар битвы с охотниками за головами на Борнео, как это случилось со мной, приучаешься верить в свою счастливую звезду и упорно стремиться к победе.
Первый шанс выпал мне по чистому везению, где-то между Рощей Совета и Малым Арканзасом. Мы, как обычно, расположились лагерем на ночь, я отошел прогуляться и покурить. И кого же встречаю в сумерках? Афродиту, бредущую по лугу, напевая, как водится, что-то себе под нос. Это была та самая рослая, черная как вороново крыло негритянка, заметившая меня тогда в Новом Орлеане. Мне еще подумалось тогда, что она из тех, которые испытывают удовольствие от своего ремесла, и оказался прав. Что завело ее так далеко от фургонов, да еще без надзора сестриц по несчастью, мне было безразлично: зачем смотреть в зубы дареному коню, или, точнее, кобылке.
При виде меня она застыла как вкопанная, очи на эбеновом лице округлились; она посмотрела на фургоны, у которых горели костры, потом, опустив голову, стала искоса стрелять в меня глазками: поначалу испуганно, потом – придя к выводу, что, как ни страшна Сьюзи, удовлетворить любовный огонь «массы» будет вовсе не так уж скверно, – шаловливо. Я кивнул в сторону засохшего бизоньего валежника в соседних кустах, и она, не говоря ни слова, потянула завязку чепчика, делая это нарочито медленно, покусывая губу, и встряхнула высвобожденными волосами. Потом Афродита неторопливо вплыла в валежник, но, когда я кинулся на нее, игриво отпихнула меня, прошептав: «Ах, погодите, миста Бичи, только погодите». Так я и поступил, она же скинула с себя платье и осталась стоять совершенно нагая, положив руки на бедра, поворачиваясь так и этак и моргая мне глазками из-за плеча. Ее недаром назвали Афродитой: длинные стройные ножки, округлый зад, гибкий стан; а когда она повернулась ко мне лицом – бог мой, с тех пор, стоит мне увидеть тыкву, как сразу вспоминается тот бизоний валежник! Зубки, поблескивающие на темном лице, тоже оказались первый сорт, да и пользоваться ими она умела. Я повалил ее и мы приступили к делу, лежа на боку. По ходу она грызла и кусала мои ухо, губы и подбородок, издавая стоны и вздохи, достойные проститутки ее квалификации. Наслаждаясь хорошо поставленными финальными содроганиями и всхлипами, я поймал себя на мысли, что Сьюзи не соврала – имея еще девятнадцать таких, как эта, мы через год-другой сможем купить с потрохами всю Калифорнию. Быть может, и не стоит сильно спешить с отъездом?
Впрочем, Афродита была слишком шлюхой, чтобы понравиться мне. Одного раза оказалось вполне достаточно; хоть в течение последующих недель я и ловил время от времени ее задумчиво-томные взгляды, но больше ею не пользовался. Я не какой-нибудь неразборчивый сатир, заметьте, мне нравится испытывать интерес к женщине, и не только плотский, нравится при каждой встрече находить в ней нечто новое, какую-то загадку, не видимое на первый взгляд достоинство – ну, вроде формы ее грудей. И присматриваясь по мере возможности к остальным девятнадцати, взвешивая их прелести с учетом такого важного фактора, как способность не побежать, вереща, к Сьюзи, и выбирая, которая из всех самая похотливая, я неизменно останавливался на одной и той же притягательной персоне. Среди девушек не имелось ни одной, кто не умел поворачивать головку с видом скромнейшей из roué[70], – Сьюзи не преувеличивала, – но после девятнадцати остальных лишь к одной взгляд мой каждый раз возвращался снова. Это была Клеония.
Прежде всего, в ней жил стиль, как в Монтес, Элис Кеппел, дочери Ко Дали, Касси или Лакшмибай, и еще, быть может, в трех дамах, имена которых я мог бы припомнить. Эта вещь в совокупности с амбициями и чувством меры способна дать женщине власть над королями и странами. Слава богу, моя Элспет лишена последних качеств – тогда бы она не вышла за меня замуж, коли на то пошло. Но Элспет – это для меня совсем другое, и всегда останется таковым.
