Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
Женщина непременно должна хотеть иметь мужа и детей – просто потому, что она женщина. Веру в этот тезис, взращенную десятками поколений, Андрей впитал с материнским молоком. И ждал. У меня же от всего этого шерсть вставала дыбом. С любопытством понаблюдав со стороны за жизнью нормальных людей, я спешил скрыться в своем крохотном царстве, где любой нормальности немедленно приходил конец. Пока я жил дома, мне частенько доводилось слышать от мамы, что у меня все не как у людей даже в мелочах: моя комната выглядит так, будто по ней прошел ураган, а изо дня в день мыть за мной забытые чашки и выбрасывать объедки не хватит никакого терпения. Волей-неволей, где бы я ни появлялся, я немедленно вносил беспокойство, хаос и беспорядок.
«Рожденный ползать летать не может». Или все же может?.. Тот я, каким меня хотели видеть ближние, безусловно, был лучше и приятнее, чем я настоящий. Развенчивать мифы намеками и полуправдами было легко, но бесполезно. Сказать все напрямик не хватало мужества. И я решил попробовать третий вариант – действительно стать лучше.
Возвращался я в Москву полный решимости. Моя старая питерская жизнь ехала вместе со мной, мерно покачиваясь в вагоне, и на этот раз ее соседство не доставляло прежних неудобств. У меня был выбор – сказать правду или правду изменить. Первого я сделать не смог. Я выбрал второе. Выбрал окончательно и бесповоротно. Через каких-нибудь полгода Андрей переедет ко мне в Москву, а пока я буду верно его ждать. Он будет любить меня и научит любить себя в ответ. И сквозь тепло и свет семейного очага прошлое будет казаться зыбкой химерой, игрой теней на стене пещеры.
На прощание он мне сказал: «Раньше у меня были сомнения, но теперь, в этот твой приезд, я понял, что все у нас получится. Теперь я полностью тебе доверяю. Прости, что смел сомневаться». Эта фраза стала последним, критическим моментом, когда я еще мог пойти на попятную. Теперь уже поздно, мосты сожжены, остается лишь оправдать ожидания.
Все закончилось, и я чувствовал явное облегчение. На душе было ясно и спокойно. Полный абстрактных раздумий об уготовленном мне будущем, вслед за толпой пассажиров я ступил на платформу московского Ленинградского вокзала…
И тут же все мысли испарились. На перроне, с двумя стаканами покупного горячего кофе в руках, лучась улыбкой Моны Лизы, стоял Михаил.
33
В начале весны произошло неожиданное и очень радостное для меня событие: в институтском сборнике была опубликована подборка моих стихов. Это была первая стихотворная публикация в моей жизни, и вышла она благодаря Мише. Не сказав мне ни слова, он отобрал на свой вкус несколько моих стихотворений и отнес составителям сборника. Официально литературные материалы для сборника проходили конкурсный отбор, но на деле печатались в нем по блату те, кто имел нужные связи. Для олимпийцев такие публикации были нередки, собственно, больше-то многих из них нигде и не печатали. Но для первого курса это было серьезным прорывом, обо мне даже вышла небольшая заметка в студенческой газете. Иллюстрировала ее моя фотография – не слишком удачная, но зато крупная и цветная. Благодаря вышедшей подборке и этой заметке ко мне снова пробудился потерянный было интерес среди студентов.
Последние два месяца я вел довольно замкнутый образ жизни и практически ни с кем не общался, несмотря на то, что начал исправно посещать занятия. С однокурсниками у меня отношения изрядно испортились из-за олимпийцев и «творческих успехов», так что сидел я за партой на семинарах обычно в одиночестве. Тусоваться с «богами» после новогодних каникул я тоже прекратил – я ведь решил исправиться. Новичку вылететь из олимпийской тусовки было куда легче, чем туда попасть – пару раз откажешься от приглашений, и больше тебя не позовут. В довершение всего и Михаилу было последнее время как-то недосуг. На него навалилось много работы в газете, тогда как у меня стало с редакцией как-то не клеиться, к тому же Алексик начал проводить у него почти все свободное время. Так что я вдруг оказался в полной изоляции, отрезанным от живого общения. В общежитии, где всем об одиночестве приходится только мечтать, я сидел как крыса в своей норе и не был нужен ни одной живой душе. В институте в перерывах между занятиями я понуро стоял на балюстраде, разглядывая со второго этажа снующих внизу людей, и завидовал их оживленному смеху и разговорам. Но стоило мне приблизиться к группке однокурсников, как они замолкали, ожидая, когда я уйду.
Одиночество не было для меня чем-то новым, и первое время я спокойно переносил его. Даже был ему рад. Никто не отвлекал меня во время сессии, я целыми днями лежал, окруженный стопками книг, и с удовольствием изучал экзаменационную программу. В дни подготовки к экзаменам я казался себе намного умнее, чем обычно. Казалось, в голове одна за другой рождаются гениальные идеи. Пока глаза бежали по строчкам, вышедшим из-под пера классиков, мозг создавал свой текст, свои строчки на воображаемой бумаге, и мне ужасно хотелось писать. Желание это, правда, оставалось нереализованным – во время сессии на это не было времени, а после нее уже не было желания. С каждым последующим днем одиночество давило все сильнее. Оказалось, я совершенно не умею с ним справляться. Наедине с собой я умел только читать, слушать музыку и предаваться размышлениям, но вот пойти прогуляться, сходить на выставку или посетить театр – для этого мне был необходим второй. Это была одна из причин, почему мне с детства хотелось иметь собаку: всегда была бы причина сходить в парк или хотя бы подышать воздухом в ближайшем сквере. Особую слабость я испытываю к доберманам – гладкие, пластичные, эдакие собаки-аристократы. Но завести собаку не было возможности, сначала не разрешали родители, теперь – правила проживания в общежитии.
В начале февраля, во время недели каникул, на которую я не смог уехать домой из-за «хвостов», я вообще готов был повеситься с тоски. Общежитие наполовину опустело, Михаил не объявлялся, мне решительно незачем было выходить из комнаты, разве что в магазин за продуктами. Периодически звонил и писал Андрей, хотя уже и не каждый день (вероятно, тоже был занят), но урывочное общение на расстоянии, казалось, только подчеркивало мою полную никомуненужность.
И вдруг ажиотаж вокруг публикации – словно глоток свежего воздуха! Я больше не был невидимкой. Со мной вновь разговаривали, поздравляли, расспрашивали, как мне удалось пробить стихи в сборник, и не верили моим объяснениям, что я ничего об этом не знал.
Михаил не говорил мне о публикации, пока она не вышла. Он принес мне мой авторский экземпляр прямо в общагу и заставил долго читать оглавление, прежде чем я понял, зачем он дарит мне эту книжку. Я так обалдел, что долго не мог сообразить, что же произошло. Но когда до меня наконец дошло, восторгу не было предела! Я с визгом повис у Михаила на шее и долго не отпускал, прыгая на одном месте, пока он, устав от моей неистовой благодарности, мягко не расцепил мои руки.
– Ты меня задушишь, маленькое чудовище, – он по-отечески поцеловал меня в лоб и отстранился. – И то, что твои стихи опубликованы, не делает их лучше. Они все так же отвратительны, как и полгода назад.
Но добродушная улыбка на его слегка поросшем щетиной лице полностью противоречила суровости слов, так что я продолжил радоваться, хотя и более умеренно.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
