Ее сердце забилось быстрее. Коль это и есть хижина Толмана, то она явно обитаема. Кто-то здесь живет, и кто же еще это может быть, если не Эсме?
Входная дверь оказалась запертой. Давина постучала и прислушалась. Ни звука. Словно в забытье, будто это могло успокоить кровь, бьющую в виски, она медленно откинула щеколду.
Внутри было почти темно, единственное, слишком маленькое окно глубоко сидело в стене.
Однако она смогла разглядеть, что на полу ни соринки, а небольшой деревянный стол отскоблен до белизны. На полке стояли две оловянные кружки, в углу метла. Постепенно стали заметными и другие детали обстановки. Раскрашенный подсвечник на каминной полке, красный глазуревый кувшин на столике, фиолетовая с золотом шаль, небрежно брошенная на загнутую спинку стула.
Давина в нерешительности взяла ее в руки. Шаль оказалась мягкой, и от нее исходил легкий аромат жасмина.
— Кто вы? Что вы здесь делаете? — раздался строгий голос со стороны двери, и Давина от испуга резко повернулась.
Не жена мясника, не торговка рыбой и не прачка с красным и грубым лицом стояла перед ней. Напротив, она увидела девушку редкой и необыкновенной красоты. Она была как... как горная орхидея. Давине хватило доли секунды, чтобы понять, что это и есть Эсме.
Неудивительно, что и лорд Дэлвертон, и Джед потеряли голову!
Эсме рассматривала незваную гостью, высокомерно подняв голову.
— Вы немая? — властно спросила она.
— Из-звините, — сказала Давина, чувствуя, что, встретившись наконец лицом к лицу с женщиной, о которой так много размышляла, начинает дрожать. — Я не хотела... вламываться. Я думала, что... смогу здесь утолить жажду. Я долго ехала на лошади... — Увидев, как поползли вверх брови Эсме, она совсем смутилась, опустила голову и пролепетала: — Я заблудилась.
Эсме прошла мимо нее, сняла с полки кружку и поставила ее на столик с красным кувшином. Налив воду, она подала кружку Давине.
— Вода, — сказала она.
Давина положила шаль и взяла кружку у Эсме, которая молча смотрела, как она пьет.
— Вы ехали по лесу одна? — спросила она.
— Д-да.
— Откуда вы едете?
— Из П-Прайори-Парка.
Давина буквально почувствовала, как Эсме, услышав ее ответ, словно окаменела и удивленно подняла на нее глаза. Она была готова к тому, что Эсме так воспримет название Ларк-Хауз, где жил лорд Дэлвертон, но никак не Прайори-Парк, где жила она, Давина.
— Вам... знакомо это название? — осторожно спросила она.
Ей показалось, что черные зрачки Эсме сузились.
— Знакомо. Я слышала... в Прайори-Парке будет свадьба, — сказала она.
— Да, — призналась Давина упавшим голосом. — Моя свадьба.
Больно и унизительно было понимать, что лорд Дэлвертон обсуждал ее дела с этой цыганкой! Эсме внимательно посмотрела на нее.
— Что же вы не рады? — презрительно спросила она. — Вы не любите мужчину, за которого выходите замуж?
Давина вздрогнула, ей показалось, что Эсме прочитала ее мысли.
— Мне кажется... такие вопросы не принято задавать посторонним людям.
Эсме вдруг захохотала.
— Посторонним людям? Ты называешь меня посторонней?
Она стремительно подошла к Давине и впилась глазами в ее лицо.
— Я не посторонняя. У нас с тобой много общего!
«Она знает, — запаниковала Давина. — Она знает, кто я и какие чувства я испытываю к лорду Дэлвертону. Что у нас может быть с ней общего, кроме него?» Эсме стояла так близко, что Давина даже почувствовала пьянящий запах жасмина, который источали ее волосы. Она представила себе лорда Дэлвертона здесь, на этом самом месте, лицом к лицу с этим чудом, с этим диким лесным созданием. Разве мог он устоять перед такой красотой?
— Ну хватит! — воскликнула Эсме, пристально глядя нa нее. — Хватит притворяться. Вы попали сюда не случайно. Зачем вам понадобилась Эсме?
Давина нерешительно сказала:
— Я х-хочу знать... что вы ч-чувствуете...
— Что я чувствую! Я скажу. Вот, — Эсме изо всех сил ударила себя в грудь. — Здесь, в моем сердце, живет любовь, которая не умрет никогда. Никогда! Но что вы-то можете знать о любви? Вы... вы слишком бледны и избалованы, чтобы понять такую страсть.
При слове «страсть» глаза Давины распахнулись. Сила и глубина этих фиалковых очей заставили Эсме отшатнуться.
— Вы ничего не знаете обо мне! — крикнула Давина. — Только то, что я выхожу замуж и что я... что я люблю того же мужчину, которого любите и вы.
Эсме побледнела.
— Так вы все-таки его любите?
Ответ, слетевший с ее уст, был рожден не разумом, а сердцем.
— Люблю. Всем сердцем. Люблю.
Давина чуть не лишилась чувств, произнеся вслух то, в чем раньше боялась признаться даже самой себе, не то что кому-нибудь другому.
Неожиданно резким движением Эсме прижала к лицу руку.
- А он... он вас любит? — прошептала она.
В ожидании ответа ее лицо под длинными растопыренными пальцами сделалось белым как мел.
Давина молчала. Неужели Эсме настолько не уверена в чувствах лорда Дэлвертона? Неужели он повел себя с цыганкой так, как, по словам Говарда, вел себя со всеми остальными женщинами: заставлял их полюбить себя, а потом терял к ним интерес? Неужели он действительно так холоден и бессердечен?
Опустив голову, она произнесла то, что теперь казалось ей истиной.
— Я не уверена... что он вообще кого-нибудь любит.
— Неужели это правда? — застонала Эсме.
Она подняла к лицу вторую руку, и Давина вздрогнула, заметив, как сверкнуло кольцо с красным рубином. Внутри у нее все оборвалось. Такое дорогое украшение могло оказаться на пальце этой цыганки только в одном случае: если это его подарок.
Давине снова вспомнились слова Говарда о старшем брате: «За шесть месяцев, после возвращения из Африки, он потратил все свои сбережения на женщин».
От недавней смелости вдруг не осталось и следа. Она узнала больше, чем хотела знать, призналась в большем, чем хотела признаться. Даже самой себе.
— Мне... нужно идти, — чуть слышно сказала она.
— Подождите! — Эсме опустила руки. Лицо ее было искажено болью, в глазах стояли слезы. — Я должна вас... предупредить. Вам угрожает опасность... опасность.
Давина закрыла руками уши.
— Вы хотите напугать меня! Я вас не слушаю, не слушаю!
В мгновение ока лицо Эсме изменилось. Теперь ее слезы блестели, как осколки льда.
— Тогда идите, глупая женщина. Идите! Но не думайте, что между нами все закончено. Его сердце мое. Что бы вы ни говорили, его сердце мое.
