Чьи-то заботливые руки осторожно размотали бинты, потом он поднял веки, и в глаза ударил свет!
Слава Богу, он видел! Должно быть, не так хорошо, как прежде, но он не ослеп! Он сможет увидеть улицы Галифакса, гавань и… Миранду, если она, конечно, захочет этого.
— Вы видите?
— Да. Правда, не очень четко.
— Думаю, постепенно зрение полностью восстановится. Я очень рад за вас! — с искренней теплотой ответил врач.
Дилан перевел на него взгляд и через минуту осознал, что перед ним отец Миранды.
— Мистер Фишер?
— Да, это я. — Доктор смотрел на него доброжелательно и с сочувствием.
— Как… поживает мисс Фишер? — запинаясь, произнес Дилан.
— С ней все в порядке, хотя все мы очень переживали за вас, пока вы были на фронте. Потом вы перестали писать, и моя дочь не находила себе места. Кстати, сожалею о кончине вашего отца — в его лице город понес большую утрату.
— Благодарю вас. А мисс Фишер знает, что я здесь? — спросил Дилан, и Колин ответил:
— Нет, я ей не говорил. Я решил дождаться момента, когда вы сами захотите с ней встретиться.
Поскольку Дилану почудилось, что слова мистера Фишера прозвучали со странной осторожностью, он решился промолвить:
— Я знаю, что выгляжу не так, как прежде. Но я еще не видел себя. Вы можете принести мне зеркало?
Ему показалось, что доктор желает оттянуть этот момент.
— Ваши раны болят?
— Пока мне было больно, я получал морфий. Сейчас меня ничто не беспокоит. Однако я чувствую, что мой облик стал другим. И на ощупь левая половина лица совсем не такая, как правая.
— Вы сильно похудели.
— У меня нет аппетита. Так вы позволите мне взглянуть на мое отражение?
Тяжело вздохнув, мистер Фишер попросил медсестру принести зеркало.
Взяв в руки круглое стекло, Дилан посмотрел в него так, как взглянул бы в лицо судьбе.
Увидев себя, он оторопел. Его лицо состояло из двух половин. Правая была совершенно нормальной: гладкая кожа, благородный лоб, изящный очерк губ, прямой нос. А вот левая отражалась, словно в кривом зеркале: неровная багровая поверхность, язвы и струпья.
Судьба, словно в насмешку, показывала ему, каким он был и каким он стал.
Лоб Дилана покрылся испариной. Ему захотелось куда-нибудь убежать, забиться в укромное место, а еще — содрать с себя маску чудовища. Но от себя не убежишь, и дарованный Господом Богом лик человек изменить не в силах. Это способна сделать только война или несчастный случай.
— Вы живы, главное, вы живы! — убежденно произнес доктор Фишер, видя реакцию пациента.
— Да, но как же мне теперь жить! — вырвалось у Дилана, и ему тут же сделалось стыдно.
Он что, позировал для журналов? Зарабатывал на жизнь собственной внешностью? В последнее время ему часто говорили, что он — счастливчик, потому что остался жив, а не гниет в земле раньше времени. К тому же, в отличие от многих других жертв войны, он человек небедный, потому может сделать операцию на лице хоть в Канаде, хоть в Европе. Дилан мало что слышал о пластической хирургии (в те времена она только начала развиваться), но знал, что существуют клиники, в которых людям возвращают потерянную внешность.
Очевидно, отец Миранды что-то прочитал в выражении его глаз и изуродованного лица, потому что не стал успокаивать Дилана. Вместо этого он спокойно спросил:
— Я могу сказать дочери, чтобы она к вам пришла?
Дилан твердо ответил:
— Я не хочу, чтобы она видела меня таким.
И тут же понял, что вновь проявил малодушие, потому что доктор Фишер промолвил:
— Это следы войны. Они не постыдны. Все эти месяцы Миранда много говорила о вас. Все мы постоянно думали о том, живы ли вы и что с вами: и моя дочь, и моя жена, и я.
— Спасибо. Пожалуй, вы правы. Многие люди говорили, что по сравнению с другими мне еще повезло.
Доктор Фишер покачал головой, а потом произнес фразу, которую его собеседник не ожидал услышать:
— Все это только слова. На самом деле ваша судьба — это только ваша судьба. И ваша жизнь — самое ценное, что у вас есть. Высший дар, который человек получает лишь однажды.
— Я хочу выписаться из больницы — больше мне здесь нечего делать, — сказал Дилан. — Если это возможно, отпустите вашу дочь ко мне. Только прошу вас, предупредите ее о том, как я выгляжу.
Колин Фишер возвращался домой с тяжелым сердцем. Он понимал, что его жена подвержена приступам ипохондрии именно потому, что он уделял ей слишком мало внимания, сосредоточившись на своих пациентах. Он предполагал, что Эбби сделала своей жертвой Миранду, заставляя ее выслушивать то, чего у него не хватало ни времени, ни терпения выслушать. Он также знал, что дочь трепыхается в этом замкнутом мире, словно птица в силках, и не чает освободиться.
Дело всей жизни не должно стоить счастья близких, но в случае с ним это было именно так.
Миранда была готова признать жизнь без границ, без тени прошлого и безо всякой вины — в этом Колин был абсолютно уверен. Но он сомневался в том, что она сможет принять изуродованного юношу вместе с грузом его души и сердца.
Колину было жаль этого парня. Дилан Макдафф был хорошим человеком, искренним, честным, удивительно чистым и почти наверняка — в чем-то по-настоящему талантливым.
Когда отец сообщил Миранде о том, что ее жених вернулся в Галифакс, сперва она буквально подпрыгнула от радости, а после насторожилась. Почему он не написал, не предупредил ее о том, что приедет?
— Он был серьезно болен, — ответил Колин, — он даже не знал, будет ли видеть.
— Дилан ослеп?!
— Нет, теперь с его зрением все в порядке. Однако с некоторых пор он выглядит не так, как прежде. Германская армия применила отравляющие вещества: во время химической атаки погибло очень много людей. Дилан остался жив, но он…
Колину Фишеру много раз приходилось сообщать больным и их родственникам о неутешительных диагнозах и различных несчастьях, но он не имел понятия, как подготовить родную дочь к тому, что ей придется увидеть.
— Что с ним? — спросила Миранда.
Доктор Фишер сообщил, — как можно осторожнее и мягче, — и тут же заметил, как в глазах дочери промелькнула сперва растерянность, а потом — откровенный ужас.
— Он хочет, чтобы ты его навестила, — добавил отец.
— Где? В больнице?
— У него дома.
— Я… я подумаю, — прошептала она, и Колин мысленно попросил у Дилана прощения.
Пройдя в свою комнату, Миранда опустилась на стул перед туалетным столиком и долго сидела, оцепеневшая и одинокая. В глади зеркала отражалось бледное, искаженное испугом лицо.
