Сама служба ее интересовала очень мало. Религия как таковая вообще не занимала. Она была дитя современности, а кроме того, изучая, конечно же поверхностно, религии различных времен и народов, пришла, как ей казалось, к самому важному и окончательному выводу — Бог, как бы его ни называли и в какие одежды ни рядили бы, один для всех. Если Он сотворил мир, то просто глупо воспринимать его по-разному. «Роза пахнет розой, — говорила она себе, — хоть розой назови ее, хоть нет». Как бы человеки Его ни называли, Он един.
Синкретизм, скажете вы? Экуменизм? Что вы, Лика была слишком далека от каких бы то ни было активных действий. Она вообще была далека от любых действий на этой почве. Лике казалось, что она нашла Ему место в своей жизни. Ее вполне устраивало, что Бог есть, что он един и что, может быть, он порой ее слышит, В любом случае, ей было к кому обратиться, когда становилось невмоготу, и почему-то действительно легчало от мысленного воззвания.
А все эти бабушкины молитвы! Помилуйте, ну кто же сейчас молится на церковно-славянском дважды в день? Очень мало кто, да и то, скорее, фанатики. А что там за порогом смерти? Так этого не знает ни один из живущих. А какой Бог на самом деле? Этого и подавно не знает никто. Словом, у нее в голове прекрасно — ей на самом деле казалось, что прекрасно! — уживались вместе представления о реинкарнации, карме, нирване, аде, рае, чистилище, многоликих языческих богах, о том, что Бог внутри нас и что он растворен в мире вокруг нас. И ей действительно нравилось такое положение вещей, Просто некому было ей объяснить, что существует другое.
Марина, конечно, пыталась, но и в ее голове было достаточно всякой всячины, которая просто отвлекала. И ей знаний явно не хватало. Много ли значит посещение церкви только по праздникам? Свечки, панихиды, молебен? Марина сама-то причащалась только два раза в своей жизни. Конечно, это уже хорошо. Но только для начала, а потом этого становится мало. Катастрофически.
Словом, и Марина, и Лика, и окружающие их были вполне довольны таким положением вещей. Бог, несомненно, существует. Бог, несомненно, их слышит. Когда они этого хотят… Сами понимаете, какие это открывает горизонты.
А когда это началось? С чего? Ну нет, конечно, не тогда и не с того, что Лика полюбила этого восточного принца. Ибо тогда Бог, как таковой, вообще мало занимал места в ее мыслях. Точнее, у нее был свой Бог — любовь к Артуру. И она сотни раз повторяла себе, что Бог и есть любовь, а значит, все правильно и все нормально. Все так, как и должно было бы быть. Она встретила любовь и поняла, какой же он, Бог. Артур и был ее любовью, ее Богом.
Но потом, потом, когда она поняла с пугающей и беспощадной ясностью, что «ее Бог» ей изменил, что он ее предал, что он рассыпался, оказавшись колоссом на глиняных ногах, вот тогда… Да, именно тогда ей попалась на глаза книга одного католика. И она ее потрясла. Потрясла настолько, что Лика несколько дней ничего не ела и практически не спала. Вот тогда она и начала, совсем чуть-чуть, совсем понемногу понимать, что же на самом деле есть Бог…
Но, наряду с этим, стала — ей опять же казалось, что совершенно правильно, — думать, что истинная вера в христианстве, но только не в православном, а в католическом. Да, там, у них, «чистая вера», а здесь, у нас, сплошные обряды, мертвая буква и никакой чистоты. Лика попробовала, конечно, походить в православную церковь по-настоящему. То есть самостоятельно. Но только что из этого получилось?
Когда Артур уехал в последний раз, ее жизнь окрасилась в такие мрачные тона, а сама она погрузилась в такую пучину отчаяния и безысходности, что невольно вспомнила, как ей всегда легчало после посещения церкви, и просто пошла туда. Но то, что увидела тогда в храме, было непередаваемо. Отмечался какой-то большой церковный праздник, поэтому там в буквальном смысле этого слова яблоку негде было упасть. Лика всматривалась в лица окружающих ее людей и со страхом и горьким сожалением отмечала, что мало кто из них пришел сюда для общения с Богом. Она почувствовала себя лицемеркой. Но потом ей стало так тоскливо и противно от этих перешептывающихся, толкающихся, возящихся людей, которым было глубоко плевать на то, что происходило в алтаре, поскольку они не проявляли к этому никакого уважения, что Лика, ощущая, что ее натянутые нервы сейчас лопнут, если она немедленно не выберется из этой галдящей толпы, вышла из церкви и смогла отдышаться только уже за оградой храма.
Ее тошнило, кружилась голова, горели щеки, но больше всего ее пугало растущее негодование. «И это верующие? — с ужасом думала она, вспоминая вспотевшие тупые лица. — Боже, и это твоя паства? Истинные христиане? Если так, боюсь, мне с ними не по пути. Да и что ты за Бог, если у тебя такие рабы?»
Однако, как ни велико было ее потрясение увиденным, Лика все же решила сделать еще одну попытку. Ее измученная душа тянулась к тому, кто только и мог залечить ее раны. Книга замечательного католика еще только начинала читаться.
На сей раз церковь была практически пустой. Лика купила пару свечей, одну из которых поставила за упокой душ родителей. На глаза навернулись слезы, когда свеча, ярко вспыхнув, погасла. Лика осторожно зажгла ее снова. Постояла, вспоминая, какими замечательными они были. Затем прошла дальше и поставила свечу у большого деревянного распятия. Наверное, она молилась. По крайней мере пыталась молиться, но получалось, что твердила только одно слово. Может быть, самое главное в христианстве. Одно из самых главных. Она просила прощения и плакала, хотя собиралась просить не только прощения. Но здесь, перед печальным божьим ликом, все мысли из ее головы тут же исчезли и осталось только острое, режущее слово «прости». И осторожное, неуверенное ощущение, что она продвигается к чему-то…
Должно быть, Лика долго так стояла, никого и ничего вокруг не замечая, но внезапно кто-то довольно грубо дернул ее за рукав. Лика медленно обернулась и увидела перед собой маленькую, сморщенную старушку с отвратительным горбом и недобрым взглядом выцветших глаз:
— Что, грехи пришла замаливать? — В ее голосе звучала неприкрытая угроза. — Здесь не место таким, как ты! — она ткнула сухим корявым пальцем в Лику. Лика отшатнулась, а старушка обрадовалась, зашипела с еще большей ненавистью: — Приспешница Лукавого! Я тебя узнала! Сначала ноги раздвигаешь, а потом плакаться бежишь?! Что, прощения вымаливаешь? Нет и не будет тебе прощения! Убирайся отсюда! Прочь из храма!
Лика не верила своим ушам. Здесь, в церкви, среди икон, эта мумия говорит такие вещи?! Она попыталась образумить фанатичную женщину:
— Бабушка… — начала Лика, но старая карга не унималась.
— Какая я тебе бабушка?! — шипела она так, что вряд ли ее слышал кто-то из служителей, находящихся в другом конце храма, но так, что каждое ее слово, как брошенный камень, падало в Ликину душу. — Прочь из храма Божьего, блудница! Прочь!
Лика развернулась и быстрым шагом направилась к выходу, не слыша, но продолжая ощущать, как старуха посылает ей в спину проклятия.
«Господи, ну за что же? — думала она, глотая слезы. — За что она меня так? Небось ведь и сама в молодости грешила. Хотя, судя по ее горбу, ей не хватало именно этого. Конечно, иначе откуда же у нее столько злости? А как же извечное «не судите, да не судимы будете»? Или это только слова? Боюсь, не быть мне набожной», — решила Лика.
