– Все не так! Не так! Это не может быть так! – Женщина чуть не плакала. Она села на постели, и длинные ее волосы почти совершенно скрыли от него ее обнаженное тело. – Ты специально мне это говоришь! Назло! От обиды! Разве ты еще не понял, что жизнь мне уже отомстила за тебя?! И не надо делать мне еще больнее! Что бы ты сейчас ни говорил, как бы ни пытался меня унизить, я буду повторять одно: я всю жизнь любила только тебя! Одного! Все мои ощущения, которые тебе кажутся одинаковыми, для меня связаны только с тобой. Для меня существует лишь один мужчина на свете – ты!
– А я любил тебя ТОГДА! Это ты понимаешь? – выкрикнул Зданевич. Он тоже сел на кровати и набросил на плечи рубашку. – Если бы ты не сделала того, что сделала, то у нас обоих могла бы быть совершенно другая жизнь! Я бы не нажил себе язву в гарнизоне у черта на рогах, я поступил бы здесь в институт! Я мечтал, как выучусь, найду хорошую работу и сделаю тебя счастливой! Мы могли бы лежать не на этих… тухлых простынях, а в супружеской постели!
– И сейчас еще не поздно, Антон… – тихо проговорила Дара.
– Ты что, готова развестись со своим мужем? – недобро усмехнулся Антон.
– Сейчас я понимаю, что готова на все, – кивнула женщина, не глядя ему в глаза. – Я должна все исправить. Я жила как в бреду. Ты даже не представляешь, как…
– А дети? Что ты им скажешь? – спросил он, жутко испугавшись, что она и впрямь начнет все исправлять.
– У меня один ребенок… и я думаю, вернее надеюсь, что мы найдем в этом вопросе взаимопонимание.
– А я вот не надеюсь ни на какое понимание! У меня семья, двое детей! Они все в меня верят! Сейчас уже катят в поезде сюда… в Питер… У жены моей, Ольги, даже в мыслях нет, что я сейчас… с тобой… Она в меня верит! Способна ты это понять?!!
– Способна, – ответила Дара.
– И что? – Он не замечал, что кричал, а она отвечала ему тихо.
– Я прошу только одного: не отталкивай меня. Пожалей…
– И как должна выглядеть моя жалость?
– Ну… Мы можем с тобой встречаться хотя бы иногда?
– То есть ты собираешься стать моей любовницей?
От слова «любовница» Дара отшатнулась, как от пощечины, но тут же взяла себя в руки. Кто же она еще ему есть, если не любовница… Надо называть вещи своими именами.
– Я не хочу ничего… – сказала она. – Позволь мне быть с тобой хотя бы изредка… вот как сейчас…
– Где? У меня нет места для такого рода встреч! Я не был в Питере восемнадцать лет. Он стал для меня чужим городом. А этот дом займут родители, как только приедет Ольга с детьми.
Антон запахнулся краем одеяла, потому что почувствовал, как сырость заползает ему в тело, и обхватил голову руками. Как же ему не хочется видеть Ольгу! И даже Генку с Люськой!.. Отсюда, с родительской дачи, все, что было на Дальнем Востоке, воспринималось как сон. И было ли это? Может быть, кто-то просто хочет навязать ему чужую женщину с чужими детьми?! А Дара… Нужна ли ему Дара? Или ее подруга? Зачем на его голову столько женщин?
Дара выбралась из одеяла и прижалась к его спине. Он почувствовал упругость ее груди. Ее губы мелко и часто целовали его шею и плечи. Пальцы, тонкие и гибкие, ласково гладили кожу. Зданевич закрыл глаза. Может, не стоит так заморачиваться? Может, надо принимать жизнь такой, какова она есть, и брать от нее то, что само идет в руки? И если сейчас с ним рядом красивая и страстная женщина, есть ли смысл думать о других? Он расцепил ее руки и лег на спину. Она опустилась рядом, продолжая целовать его тело. И Антон сдался. Потом будет потом. А теперь можно снова протянуть руки к Даре. Для начала он опять проверит, нет ли у нее русалочьего хвоста… Нет! Она не химера! Она женщина! Женщина! Какая же она все-таки прекрасная женщина!
* * *
Всю неделю, что Ольга с детьми ехала в Петербург, Антон Зданевич встречался с Дарой. Урывками. Жалкими минутами. Поцелуи пахли бензином и апельсиновой отдушкой звездочки, качавшейся над их головами в машине. Эти быстрые объятия, эти одурманивающие поцелуи и бесстыдные прикосновения практически на виду у горожан были болезненно сладостны и обжигающе горячи. Наклонился бы случайный прохожий к стеклу машины, стоящей в узкой питерской улочке, увидел бы тако-о-ое, что только плюнул бы и сказал: «Ну и нравы!» А может, позавидовал бы…
В четверг Зданевич с Дарой смогли опять выбраться на ночь в Тосно. Уже не было никаких лишних разговоров о любви и цинизме, о прошлом и будущем. Было одно только настоящее: такое крепкое сплетение тел, когда не поймешь, где чья рука, когда губам не оторваться от губ, когда два человека превращаются в единое двуполое, почти неземное существо.
Женщина и мужчина совершенно обезумели. Они будто пытались наверстать упущенное. Но разве можно уместить в неделю восемнадцать лет, проведенных порознь? Нельзя. И они не чувствовали утоления. Они оба понимали, что их связь долго продолжаться не может, что их ждет суровая расплата за эти страстные объятия, и обнимали друг друга еще крепче, целовались до опухших губ, не спали всю ночь, и утром их глаза окружали синие тени.
– В субботу приезжает Ольга, – сказал Зданевич, когда они уже ехали с родительской дачи назад в Питер.
Дара не ответила, но у нее сделалось такое больное лицо, что у Антона в руках дрогнул руль, и машина чуть не выехала на встречную полосу.
– Значит… все… – тихо сказала она. – Опять все…
Теперь не ответил Зданевич. Что тут скажешь? Он и так чувствовал себя виноватым перед Ольгой. Он не сможет изменять ей, когда она будет в Питере. Он не сможет уходить от детей к Даре. Антон знал, что тысячи мужчин делают это, и живут при этом спокойно, абсолютно не мучаясь угрызениями совести…
Антон и Дара долго молчали, а когда подъехали к тому месту, где обычно расставались, женщина неожиданно спросила:
– Ты любишь меня?
Зданевич не смог мгновенно сказать «да» или «конечно, люблю». Он промедлил всего лишь минуту, но Даре этого хватило.
– Значит, так и не смог… – с тяжким вздохом сказала она. – Значит, все осталось в прошлом… Верно, Антон?
– Я не знаю… – неохотно ответил он. – Тебе не кажется, что не для всего на этом свете есть слова? Может быть, есть такие вещи, которым не придумали ни обозначений, ни названий?
Дара несколько снисходительно улыбнулась и сказала:
– Брось… Я знаю, что люблю. Это слово очень точное и емкое, и никаких других мне не надо. И ты тогда, в нашей школьной юности, тоже точно знал, что любишь меня.
– С тех пор я на многое смотрю другими глазами, – ответил Антон, уставившись в черно-белую оплетку руля. – И то, что я в юности считал точным и истинным, теперь воспринимается совершенно иначе.
– Что же тогда с нами было всю эту неделю, если не любовь? – Дара схватила его за плечи и с силой развернула к себе.
– Мы занимались сексом. Вот что с нами было, – жестко и безжалостно сказал Зданевич, глядя в ее расширившиеся зрачки. Ему почему-то хотелось сделать ей больно. Хотелось, чтобы из ее головы поскорее выветрилась романтическая муть. Он не мифический Одиссей, вернувшийся через двадцать лет к своей Пенелопе. Он всего лишь Антон Зданевич, обычный земной мужчина, который не устоял перед красивой женщиной, как не смогли бы этого сделать, увы, очень многие… На даче в Тосно они оба испытывали только рядовое физиологическое удовольствие, и не надо его лакировать и приукрашивать словами о вечной и негасимой любви.
