— А в студенческие годы все утверждали, будто в отношениях с мужчинами ты способна быть жесткой, жестокой даже, — сказал Себастьян, уже начиная ругать себя за то, что завел этот разговор, что пришел к Еве, что вообще приехал в Глазго. — Я не поверил бы во все эти сплетни, клянусь, не поверил бы, если бы не…
Он замолчал, подумав вдруг о том, что ему неизбежно придется впутать в эту историю и Эмили.
— Если бы не что? — с той же пугающей отстраненностью спросила Ева.
— Если бы не слова одной моей подруги, человека, которому я привык доверять с детства, — нехотя произнес он.
— Эмили Трейс, — тихо сказала Ева.
Себастьян опять взглянул на нее. Она выглядела теперь несколько иначе: не мертвецки бледной и безжизненной, а убитой горем. Ее веки были полуопущены, и под глазами лежали темные тени от густых ресниц. Она сидела ссутулившись, как будто ощущала на своих хрупких плечах весь непомерный груз своего несчастья, и смотрела не на Себастьяна, а куда-то в пространство перед собой.
— Да, Эмили Трейс, — подтвердил он. — Понятия не имею, почему она относится к тебе враждебно, но, насколько я понял, у нее есть на то веские причины. Эмили утверждает, будто ты колдунья, будто при помощи магии способна управлять людьми по своему разумению.
Губы Евы скривила печальная усмешка.
— В данный момент, признаюсь, я была бы даже рада, если бы весь этот бред соответствовал действительности, — сказала она, по-прежнему глядя перед собой.
— Я прекрасно понимаю, что своими словами причиняю тебе боль, — извиняющимся тоном произнес Себастьян. — Но, поверь, я сделал это только потому, что считаю тебя теперь своим другом и не хочу, чтобы между нами существовали какие-то недомолвки.
Наступило продолжительное неловкое и тягостное молчание.
Ева пребывала в столь сильном потрясении, что не находила в себе сил оправдываться, возмущаться или возражать. В ее голове почти не было мыслей, в душе царила ледяная пустота. Так просидела она довольно долго, пока пробудившийся голос разума не заявил, что пора вспомнить о чувстве собственного достоинства.
— Я могла бы попросить тебя исчезнуть из моей квартиры сейчас же, ничего тебе не объясняя, и была бы права, — сказала Ева, стараясь казаться твердой. — Только во время тех каникул в Кении и ты стал для меня кем-то особенным, и ты наполнил мое сердце множеством невероятных, незнакомых прежде чувств… — Она сглотнула подкативший к горлу ком. — Поэтому я кое-что объясню тебе, и только после этого мы расстанемся… Навсегда, После этих слов Ева поднялась с кресла и стремительно вышла из гостиной. А спустя несколько минут вернулась с какой-то коробкой в руках.
11
— Итак, слушай, — сказала она, садясь на прежнее место. — Поверишь ты мне или нет, теперь это уже не важно. Но я хочу, чтобы ты услышал мою историю от меня самой. — Она провела ладонями по крышке коробки, с какой-то особой нежностью посмотрела на нее и улыбнулась краешком рта невеселой, навевающей тоску улыбкой. — О том, могу ли я обходиться с мужчинами жестко или жестоко, я и сама толком не знаю. С шестнадцати лет и до того момента, как два года назад я сбежала от него, меня считал своей собственностью небезызвестный тебе Август Уэстон.
Ее сердце переполнилось горечью от чудовищной несправедливости судьбы, но она усилием воли переборола себя и спокойно продолжила:
— Поначалу мне нравилось ощущать себя окруженной заботой и вниманием красивого, прекрасно воспитанного молодого человека. Тогда я была слишком юной и не могла разглядеть в нем склонность к неслыханной ревности, диктаторские замашки. А потом впала от него в слишком большую зависимость, прежде всего эмоциональную и психологическую.
Она усмехнулась, повела плечом.
— Конечно, будь у меня в тот момент побольше смелости, решительности, жизненного опыта, я освободилась бы из этой золотой клетки, но…
Себастьян нахмурился.
— Подожди, подожди, теперь я ничего не понимаю. Ты говоришь, что…
— Пожалуйста, выслушай меня, не перебивая, — строго, даже требовательно попросила Ева. — У меня нет ни малейшего желания с тобой спорить, что-то тебе доказывать. Я и объяснять-то тебе ничего не должна. Но тоже — как это ни странно — не хочу, чтобы между нами оставались недомолвки.
Себастьян поднял руки, показывая, что сдается и принимает ее условие.
— Моя мама очень радовалась, что я нашла себе титулованного поклонника, — опять заговорила Ева. — Все остальное ее не особенно волновало. А папа был чересчур занят работой.
Только бабушка переживала за меня: ей Август никогда не внушал доверия.
Ее губы дрогнули, веки опустились, и Себастьяну показалось, что она вот-вот расплачется. Но ничего подобного не произошло. Уже несколько мгновений спустя Ева подняла голову и продолжила ровным, не выражающим ни обиды, ни гнева голосом:
— Скажу честно, твои обвинения явились для меня громом среди ясного неба. Учась в университете, я очень страдала от невозможности принимать участие в нормальной студенческой жизни — в банальных походах в кафетерии во время ланча, в болтовне на переменах, в проделках, в пирушках. Август следил за каждым моим шагом, изводил меня своей ревностью, не позволял водить дружбу ни с девчонками, ни тем более с ребятами. Мне и в голову не приходило, какие гадости эти самые девчонки и ребята рассказывают за моей спиной. Ума не приложу, чем я им всем так сильно насолила…
Она закусила губу, душа приступ боли в сердце.
— Ева, я, честное слово, не хотел причинить тебе страданий, — пробормотал Себастьян, растерянно качая головой. — Я ведь думал…
— Ничего не говори, Себастьян, еще раз прошу тебя! — взмолилась Ева, отрывая руки от коробки и прижимая к округлой, обтянутой тканью платья груди. — Позволь мне закончить рассказ.
— Да-да, конечно… — Он потер лоб тыльной стороной ладони и смущенно кашлянул. — Извини.
— С Эмили все объясняется гораздо проще, — сказала Ева, опять бережно проводя ладонями по крышке коробки. — Я не знала, что она ненавидит меня, но теперь понимаю, чем ее ненависть вызвана. Любовью ко мне Грегори, того парня, по которому Эмили с первого курса сходила с ума.
Себастьян удивленно посмотрел на нее, наморщил лоб и принялся напряженно о чем-то размышлять.
Тем временем Ева открыла коробку и извлекла из нее внушительных размеров стопку писем в конвертах нежно-фиолетовых, розовых, желтых и персиковых тонов.
— Грегори передавал мне записки самыми немыслимыми способами. То через профессоров, то вкладывал их в учебники или тетради.
Зачастую он выражал свои чувства в стихах, в удивительных стихах. Наверное, это единственный человек, который по-настоящему любил меня…
Она замолчала, подумав вдруг о том, как было бы здорово, если бы не Грегори, а Себастьян настолько же преданно и серьезно относился к ней с тех далеких пор. В таком случае она уже тогда нашла бы в себе мужество уйти от Августа и все это время беззаветно отдавала бы Себастьяну всю любовь, на какую только была способна…
