— Неужели этот вопрос так важен?
— Если вы на него не ответите, я просто сделаю свои выводы, вот и все.
— Ну, если мистер Ламберн и не был самым лучшим из наших педагогов, то старался совершенствоваться. Я хотел, чтобы он остался в школе.
— Ладно… Значит, он был один, когда вы пришли к нему вчера вечером? А позже?
— Часов в десять его навестила миссис Эллингтон, она принесла ему что-то диетическое на ужин… Одним словом, я почувствовал себя лишним и попрощался. Почти сразу.
— Насколько я знаю, миссис Эллингтон в прошлом была медсестрой. И теперь она взялась ухаживать за мистером Ламберном, как вы думаете?
— Вполне возможно. Она — и я тоже — очень симпатизировала Ламберну.
— Вы можете предположить, когда она ушла от него вчера вечером?
— Не могу.
Гатри прекратил расспросы.
— Хорошо, всему свое время… Оставим пока все как есть… — С этими словами он вышел вместе с Роузвером из комнаты и запер дверь снаружи. — Конечно, вам еще придется давать официальные показания, — добавил он, кладя ключи в карман.
— Понятное дело! — вздохнул Роузвер.
Мужчины обменялись многозначительными взглядами, в которых читались и уважение друг к другу, и враждебность. Роузвер повернулся и с достоинством зашагал по коридору прочь.
Гатри обратился к Ривеллу:
— Нравится мне этот тип, ничего не могу с собой поделать! А вам? Какая осанка, какая величественность, а всего лишь пять минут назад он извивался как угорь на сковородке!
— Вы в чем-то его подозреваете?
— Я? Ну, мне кажется, с ним все более-менее ясно. Но еще нужно побеседовать с одной загадочной леди… А вот и она собственной персоной!
Последнюю фразу Гатри произнес уже шепотом, ибо по коридору к ним быстро приближалась миссис Эллингтон. Лицо ее было пепельно-серого цвета, глаза хранили следы недавних слез, но когда она обратилась к Гатри, голос ее звучал деловито:
— Я искала вас. Хотела с вами поговорить. Это очень важно. Не могли бы вы оба пройти со мной в комнату моего мужа, этажом выше?
— Конечно, миссис Эллингтон.
В молчании они поднялись наверх. Ривелл с удовольствием отметил, что отношение Гатри к миссис Эллингтон было учтивым и участливым. Видимо, он простил ей вчерашнюю вспышку.
Устроившись в кресле, Гатри осведомился:
— Теперь, надеюсь, мы можем побеседовать спокойно?.. Не возражаете, если я закурю?
Она нетерпеливо кивнула.
— Я чувствую, что должна вам кое-что рассказать, просто должна… И потом… Думаю, что мне следует извиниться перед вами…
— Уж не знаю, за что именно, — галантно ответил Гатри.
— Я имею в виду свое вчерашнее поведение. Но мне показалось отвратительным, что вы обижаете мистера Ламберна, если, конечно, вы его обижали… Тем не менее теперь я вижу, как вы были правы — по крайней мере, с вашей точки зрения.
— Вы о чем, миссис Эллингтон?
Она не сразу ответила на вопрос.
— Нет, не хотела бы я быть детективом, мистер Гатри. Это так ужасно — выяснять, виновен человек или нет.
— Ну что вы, бывают и приятные результаты. Когда, например, люди оказываются ни в чем не виновны.
Ее лицо просветлело:
— Да-да, потому-то я и пришла к вам… Я должна вам рассказать… Знаете ли вы, что, когда я узнала о смерти мистера Ламберна, я обрадовалась?
— Вы обрадовались?
— Да. А вы не догадываетесь почему? Неужели мне вам нужно объяснять?
— Ну, предположим… потому что вы думали, что Ламберн — преступник?
Ривелл вскинулся от удивления, но холодный взгляд Гатри успокоил его.
Миссис Эллингтон утвердительно кивнула:
— Я не просто подозревала… Я знала. Это он убил Вилбрема Маршалла. А до того — Роберта.
Она спрятала лицо в ладонях и некоторое время молчала.
— Так значит, он их обоих укокошил, да? — В голосе Гатри не чувствовалось ни малейшего удивления. — А как вам удалось это узнать?
— Потому что он рассказал мне сам! — Теперь, когда ее тайна раскрылась, она набралась смелости. — Да. Прошлым вечером он рассказал мне все. Он был очень плох — я имею в виду его душевное состояние, — и я попыталась его утешить. Он мне все и рассказал. Он чувствовал, что вы уже выследили его, и хотел с кем-нибудь поделиться. А что мне было сказать ему в ответ? Кажется, я посоветовала ему признаться во всем, и он обещал, что утром так и сделает. Этим утром… Но мне все равно было его жаль, даже после того, как он рассказал. Это, наверно, очень плохо с моей стороны? Но я заставила его пообещать. Он так и сказал на прощание: «Я завтра расскажу обо всем Гатри». Потом он лег спать, и я ушла. Вот и все.
Она с вызовом смотрела на них. Первым заговорил Ривелл:
— Но зачем же, черт возьми, Ламберн это сделал?
Она горестно покачала головой:
— Именно такой вопрос я ему задала. И его ответ меня удивил. Наверно, он был не совсем в себе. Он сказал ужасную вещь, просто не могу повторить… Он заявил, что в первый раз не хотел убивать мальчика, а собирался прикончить моего мужа! Ламберн рассчитывал, что той ночью мой муж будет спать в спальне у мальчиков.
— Да, вполне возможно, — заметил Гатри. — А он не сообщил вам, зачем ему понадобилось убивать вашего мужа?
Она растерянно улыбнулась:
— Он говорил, что из-за меня… Вот что приводит меня в отчаяние. Ведь я… Понимаете, мы с мистером Ламберном были добрые друзья, у нас схожие вкусы — книги, театр, музыка. А поскольку мой муж этим не интересуется, Ламберн считал, что я очень несчастна.
— А вы действительно несчастны, позвольте спросить?
Миссис Эллингтон глянула на Гатри с грустной укоризной:
— Если вам нужен честный ответ, то я не могу сказать «нет»… Но уверяю вас, что Ламберн сильно преувеличивал. Во всяком случае, я никогда ему не жаловалась и не обсуждала с ним свою личную жизнь.
— Понятно. Значит, его мотивом было желание избавить вас от мужа, которым вы, по его мнению, тяготились?
— Наверно. Но он не мог от меня ничего ждать, я не давала ему никаких поводов… Между нами никогда ничего не было. Мы были просто друзьями.
— М-да, беда только в том, что некоторым мужчинам поводов и не требуется… А как произошло второе убийство?
— Ламберн говорил, что, когда узнал о смерти мальчика, погибшего вместо моего мужа, он страшно терзался раскаянием. Я хорошо помню, как худо ему было в то время. И потом он сказал, что ненависть к моему мужу просто не давала ему жить. И он замыслил экстраординарное, хитроумное преступление, которое могло, по его мнению, превратить досадную ошибку в реальный результат.
