— Не положено лейтенантские фотокарточки на парадах выставлять… Это я точно представляю… Но пройди. И думай про меня…
Дроздов никогда не добился бы участия в параде на Красной площади, если бы бобровские слова невольно не подслушала военврач-майор, муж которой был генералом. Шел Дроздов в строю с чужим подразделением и перед концовкой команды, когда запел её колонновожатый на высочайшей ноте, на срыве голоса, когда уже ничего не остановишь, пришпилил спрятанный в рукаве снимок друга в черной «двенадцать на двенадцать» стандартной рамке к груди своей шинели. А из-за роста Дроздов шел правофланговым, и внимательные люди, стоявшие за солдатской линейкой перед мавзолеем, приметили траурный прямоугольник и даже сфотографировали.
В Лефортовских казармах Дроздова провели по длинному коридору и усадили на табуретку в каморке, куда с улицы доносились слабые удары то ли церковного колокола, то ли курантов. После разговора, который состоялся с вежливым человеком в красивом штатском костюме, представившимся полковником службы безопасности, отсидев две недели дисциплинарного ареста, не старший больше, а младший лейтенант Дроздов явился по предписанному адресу.
Старичок-эфэсбэшник попросил повторить в подробностях случившуюся на заставе историю, качнул головой и сказал мудрено:
— Вызвать раскаяние — влияние, а заставить признаться — принуждение… Не хочу ни того, ни другого. Хочу верить, что, рассказав до конца о происшедшем с лейтенантом Бобровым, вы испытываете чувство облегчения. Больше такое бремя на себя не взваливайте. Ложь во спасение тоже ложь, тут даже молитва за погибшего боевого друга положения не меняет… В одиночку не намолишься. А так… что вам сказать? Учитесь. Получилось, что друг вас сюда привел. Случай-то небывалый!
А кто даст гарантию, рассуждал Дроздов, что Севастьянов втихаря не молится за Петракова? Что это его понесло на дачу к бывшему, да ещё пребывавшему на опальной пенсии начальнику, едва стало известно о его кончине? Поговаривали и худые вещи про Петракова. Не боится, значит, бухгалтер, хулы и подозрений?
Это-то и тянуло душу.
Дроздов перебросил два листка на настенном календаре. На втором, предшествующем дню, когда Севастьянов должен был уехать в Сингапур, сделал загогулину, в его личной шифровальной грамоте переводимую как «непринужденное общение в присутствии третьего». Какого третьего? Может, Павла Немчины? Они знакомы… Вспомнил улыбку Севастьянова. Легкая, но глаза какие-то погасшие.
Дроздов вдруг отчетливо подумал: не удастся этому бухгалтеру то, что не получилось у Петракова. Найдутся ли в нем неимоверное терпение, холодная рассудочность и мастерство интриги? Ощутит ли грань между дозволенным и преступным?
Но что-то подсказывало: этот будет, будет мстить.
Опыт говорил Дроздову, что назначение Севастьянова бухгалтером в представительство холдинга в Сингапуре может быть и чьей-то игрой. Дроздов опять вспомнил Ефима Шлайна. Неужто полковник экономической контрразведки приложил руку к назначению бухгалтера? Нет, не получается… Во-первых, Севастьянов в кадрах спецслужбы не состоит, и во-вторых, на сотрудничество с органами не пойдет, потому что никогда и раньше на это не шел, хотя осторожные подходы к нему делались.
Но все равно, чью-то игру исключать не следовало.
Дроздов ещё раз обвел шариковым карандашом свою загогулину и отправился наливать себе кофе. Наклонившись над кофеваркой, увидел в окне, что сингапурский бухгалтер и Клава Немчина снова объявились на веранде у входа в посольское здание. И о чем им разговаривать?
— Не верю я ни в какие случайности, — говорил в это время Севастьянов Клаве.
Ее глаза, губы, вся она, облепленная под сквозняком из посольских сеней просторным льняным платьем, была перед ним. Протяни руку — и дотронешься.
— Мы можем встречаться в этом городе, — сказала она твердо.
— Может, предложишь сбежать с тобой в Новую Зеландию? Здесь близко… Думаешь, о чем ты говоришь?
— Действительно, не думаю. Но и в Новой Зеландии назначают свидания…
— Вон идет твой муж, — сказал Севастьянов. — Кого ты собираешься обманывать — его или меня?
— На Волге ты так не рассуждал. А я тебе таких вопросов не ставила…
— Севастьянов! Привет! С приездом в достославный Бангкок! — сказал её муж. — Что там мне прислали?
— Имею от Семейных передать конвертик и просьбишку насчет бриллиантов для диктатуры сексуальных меньшинств, — сказал он почти грубо. — Вообще-то он меня просил купить, потом отдать вам для отправки, да я подумал, что женщина с этим справится лучше, вот прошу Клаву…
Ходили сплетни, что Семейных «голубой».
Немчина склонил с высоты своего роста голову над ними, улыбнулся одними губами.
— Сделаем… Могу сразу и в гостиницу отвезти. Где вы на постое?
— «Амбассадор», — сказал Севастьянов. — Комната шестьсот восемьдесят шесть…
5
Увидев юнкера военно-морского колледжа, капитан контрразведки генерального штаба Супичай кивнул в сторону своей каморки. Он продержал там стажера две минуты одного перед столом с пишущей машинкой и бланками протоколов, помеченными сверху знаком «гаруды» — священной птицы, символизирующей достоинство и честь Таиланда. Потом капитан вошел сам, но не сел. Распорядился начинать доклад. Он прохаживался за спиной стажера, отметив, что стрижка юнкера выглядит вполне гражданской.
Рассказ изобиловал подробностями. Но капитан не прерывал. Не юнкеру решать, что существенно в его наблюдениях, а что нет.
Для ведения слежки за «объектом» стажер выбрал провинциальный костюм. Просторная домотканая рубаха скрывала широкую грудь и натренированный пресс живота. Штаны с пузырями на коленях не привлекали внимания. Но кожаные сандалии, хотя и заношенные, не могли принадлежать человеку с крестьянскими ступнями. Обувь полагалась бы резиновая, подешевле.
— Что вы пили, когда сидели в забегаловке?
— Кофе, господин капитан.
— Посмотрите на свои ноги и спросите себя: что бы я подумал, если бы увидел человека, пьющего кофе, с такими ступнями? Вы ответите: я подумал бы, что это хвост. Следовало заказать рис с овощами, либо пиво со льдом, либо уж мороженое… Человек с окраины или деревни не станет тратиться на кофе. Для него кофе не праздник и не обыденность, кофе для него ничто. Человек выбранного вами обличья попотчует себя в городе пивом или мороженым… К костюму нужны резиновые шлепанцы, но обуйте уж кеды. В шлепанцах, если понадобится, далеко не сбегаешь… Итак?
— Женщина прибыла и уехала на «тук-туке». Имела пакет с маркировкой универмага «Новый мир», который на Балампу. Красного цвета. Это сегодняшний цвет, я проверил. Они выпили пепси, после чего объект расплатился. Они вышли, взяли такси и там поцеловались. Такси отвезло их в «Амбассадор», номер 686. Окно во двор. Резервирование было сделано электронной почтой из Москвы. Все, господин капитан.
— Почему они целовались в машине?
