Я интересуюсь, откуда у нее такие сведения, и она отвечает, что вообще знает гораздо больше и ей не нужны осведомители. «В мои обязанности входит управление людьми, — сообщает она. — Я контролирую двенадцать ресторанов, Джей… то есть сто пятьдесят человек. И я знаю, что происходит в подотчетных мне заведениях».
Я даю ей какое-то время поразглагольствовать о ее ресторанах и лишь киваю, показывая, что все это вызывает у меня глубочайшее почтение, но потом пытаюсь сказать кое-что в собственное оправдание. Я обвиняю других сотрудников в доносительстве и настаиваю на том, что мне ничего не было известно о поступающих жалобах. Энн снова повторяет, что у нее нет осведомителей. А я утверждаю, что есть. Энн заявляет, что я не умею слушать окружающих, и в конце концов, словно идя на какой-то немыслимый компромисс, произносит: «Я поступлю следующим образом, Джей. Возможно, в ближайшие две недели ты сможешь исправиться, — она смотрит на меня с жалостливым видом, словно добродушная хозяйка, которая готова бросить кость непослушной собаке, — и тогда я вычеркну все те замечания, которые у меня уже записаны».
Вероятно, она ждет, что на глазах у меня выступят слезы облегчения. Но единственное, что меня интересует, это могу ли я идти, поскольку беседа наша затянулась и она отнимает у меня обеденное время.
9 часов вечера.
Папа сегодня опять очень раздражен из-за того, что я отказался звонить его приятелю мистеру Гриффитсу в Сити. Папа связался с ним сам, но, когда мистер Гриффитс перезвонил, меня не было дома.
— В чем тебе не откажешь, так это в последовательности, — говорит папа, ерзая в кресле с таким видом, словно пытается вытереть об обивку голую задницу. У эскимосов есть сто одно слово для обозначения снега, у папы — ровно столько же для выражения недовольства мною. — По крайней мере, твоя необязательность распространяется на всех без исключения.
Я молчу, но краем глаза вижу, что еще немного, и у него на заднице образуется потертость.
Чарли лежит перед камином со своей погремушкой в виде боксерской перчатки. Я спрашиваю, как прошло его выступление. Он изображал капитана Синюю Бороду. Он говорит, что отлично, только его приятель Колин Хиггинс весь издергался, пока он рассказывал о «Манчестер Юнайтед».
— Воспитанные люди перезванивают, когда им звонят, — замечает папа, не поворачивая ко мне голову.
Он начинает напоминать мне Линду из фирмы «Монтонс». Еще пара минут, и он начнет обвинять меня в том, что я непрофессионален.
Чарли объясняет, что сам во всем виноват, так как еще до выступления почувствовал, что обязательно надо постучать по дереву, но он не смог это сделать, поскольку ничего деревянного рядом не было, а миссис Виллис не позволила бы ему доставать пенал посреди урока.
— Не знаю, где мы с мамой ошиблись, — говорит папа. — Ведь у тебя нет элементарных представлений о приличии. Ты не умеешь общаться с людьми. Может, все дело в том, что ты не можешь найти себе хорошую работу? Но с другой стороны, тебя никто не возьмет менеджером. Если бы я вел себя так, как ты… Если бы я так относился к студии… Куда делось все то, чему мы тебя учили?!
Все заканчивается тем, что у Чарли возникает очередная идея фикс.
— Роб и отвертка, — объясняет он, вставая и направляясь за очередным стаканом сока.
— Что у тебя с локтями! — кричит папа, когда он проходит мимо.
— Я их не трогал, — отвечает Чарли.
— Нет, трогал!
— Но они чешутся, — говорит Чарли.
— Неудивительно… — откликается папа. — Просто туши свет! Ну что, ты доволен? — обращается он ко мне, когда Чарли выходит. — Этого ты хотел?!
Джемма сегодня выглядит очень подавленной. Мы занимаемся сексом, а потом весь вечер проводим в фургоне, но перед сном с ней вдруг начинается истерика: она начинает рыдать и говорить, как она несчастна. Каждую фразу она начинает со слов «Моя жизнь….», а заканчивает ее нецензурными ругательствами. И чем дольше она говорит, тем в большее отчаяние впадает. Она заявляет, что скорее всего ее не восстановят в университете, потому что оттуда ни звука, и что она завидует мне, потому что я, по крайней мере, знаю, чего хочу. Я пытаюсь ее подбодрить и высказываю предположение, что администрация просто не спешит с ответом. Уже не говоря о том, что мою целеустремленность можно сравнить разве что с проколотым шариком, который шарахается из стороны в сторону.
Отец Джеммы возглавляет кондитерскую фабрику, которая рассылает свою продукцию во все части света. И Джемма говорит, что когда придет в себя, то устроится к нему на работу. Она считает, что мой папа тоже должен помочь мне.
— Наверняка он знаком с какими-нибудь известными писателями, — говорит она. Я отвечаю, что не сомневаюсь в этом, но скорее всего я уже успел всех их обзвонить и они меня послали на хуй.
Я начинаю ощущать себя пожилым человеком. Скорее всего, это связано с тем, что мне ничего не удается достичь. Когда Александру Македонскому было столько, сколько мне, он завоевывал мир. А что успел сделать я? Получил новый значок в «Макдоналдсе», свидетельствующий о том, что я умею готовить сэндвичи с курицей.
Среда, 17 марта
Весь день провел, помогая Джемме заполнять заявки для службы занятости. Когда вечером к нам приезжают Сара с Робом, я сообщаю им, в какое отчаяние меня повергли отказы, полученные из редакций, намекая, что мне нечего надеяться на литературную карьеру, если кто-нибудь мне не поможет.
Однако папа пропускает мой намек мимо ушей и громогласно произносит: «Талант всегда пробьется, сын мой», после чего кладет себе в тарелку пастернак, давая понять, что вопрос исчерпан.
Естественно, это выводит меня из себя, и когда я говорю, что он просто не знает, как делаются дела в литературном мире, он приходит в бешенство и заявляет с еще более авторитарным видом: «Не волнуйся, тебя заметят, если ты действительно будешь хорошо писать. Я убежден, что истинный талант никогда не остается незамеченным». Он произносит это с таким видом, словно отвечает на вопросы в программе «Точка зрения».
Когда позднее я сообщаю ему о том, что собираюсь бросить литературные курсы, он игриво обнимает меня за голову и произносит: «Надеюсь, это свидетельствует о том, что ты повзрослел».
Это еще унизительнее, чем если бы он пришел в ярость. Конечно же, он просто насмехается надо мной и считает, что у меня нет никакого таланта.
Кажется, вокруг Чарли и школы-интерната заваривается какая-то каша. Во время обеда никто и словом не упоминает об этом, а потом папа с Сарой исчезают для конфиденциального разговора. Меня это страшно раздражает. Они постоянно обсуждают меня и Чарли, а потом появляются и делают заявления типа: «Отныне пылесос будет находиться в буфете под лестницей, а не в кладовке — вы слышали, мальчики? Отныне совок и швабру надо будет вешать на крючок — так что, пожалуйста, не забудьте». Прямо какой-то Пол Пот, истребляющий прошлое. Еще немного, и они пересмотрят календарную систему и объявят, что в Беллингдоне наступил нулевой год.
