Книга Закон о детях - Иэн Макьюэн

Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40

Искренне ваш,

Адам Генри

Она немедленно отправила Марине Грин письмо с просьбой в порядке наблюдения после больницы посетить мальчика и сообщить ей. В конце дня пришел ответ. Марина встретилась с Адамом в школе, он приступил к занятиям и готовится к экзаменам перед Рождеством. Она провела с ним полчаса. Он прибавил в весе, на щеках появился румянец. Был оживлен, даже «шутлив и проказлив». Дома неприятности, в основном из-за религиозных разногласий с родителями, но ей кажется, в этом нет ничего чрезвычайного. Директор школы сказал ей, что после больницы Адам хорошо поработал и закрыл долги по сочинениям. Учителя говорят, что он занимается отлично. Хорошо работает в классе, никаких проблем с поведением. В целом все сложилось хорошо. Фиона успокоилась и решила не отвечать ему.

Через неделю, в понедельник утром, когда ей предстояло ехать на северо-восток Англии, в семейной линии разлома произошло микроскопическое смещение, незаметное, почти как дрейф материков. Оно было бессловесным и не вызвало никакой реакции. Позже, в поезде, когда Фиона думала об этом моменте, он представлялся пограничным между реальностью и воображением. Могла ли она доверять своему воспоминанию? Она вошла в кухню в половине восьмого. Джек стоял у рабочего стола спиной к ней и насыпал зерна в кофемолку. Ее чемодан был уже в прихожей, и она поспешно собирала несколько последних документов. Ей было тяжело находиться с мужем в одном помещении. Она взяла шарф со спинки стула и пошла за недостающими бумагами в гостиную.

Через несколько минут она вернулась на кухню. Он как раз вынимал из микроволновки кружку с молоком. Они были привередливы в отношении утреннего кофе, и с годами у них выработался общий вкус. Они любили крепкий колумбийский высшего сорта, отфильтрованный, в высоких тонкостенных чашках, с теплым, но не горячим молоком. По-прежнему спиной к ней он подлил в свой кофе молока, а потом повернулся с чашкой на весу, чуть-чуть как бы протянув ее в направлении Фионы. Выражение его лица не подразумевало, что он предлагает чашку ей, поэтому она не кивнула и не покачала головой. На миг их взгляды встретились. Он поставил чашку на сосновый стол и на сантиметр подвинул к ней. Само по себе это могло ничего не значить – в своем напряженном кружении друг вокруг друга они были изысканно вежливы, словно соревнуясь в том, кто из них разумнее, кто свободней от озлобленности. Негоже было бы сварить кофе только для себя. Но по-разному можно поставить чашку на стол: категорично стукнуть фарфором о дерево или, наоборот, деликатно и беззвучно опустить на столешницу; также и принять чашку можно по-разному – Фиона взяла ее плавно, в замедленном движении, и после первого глотка не ушла с чашкой, сразу или помедлив, как могла бы в любое другое утро. Несколько секунд прошло в молчании, но на большее они не были готовы – этот момент вместил в себя слишком много, и попытка продлить его отбросила бы их назад. Он отвернулся, чтобы взять свою чашку, отвернулась и она – чтобы забрать что-то из спальни. Двигались они чуть медленнее обычного, как бы даже неохотно.

Днем она приехала в Ньюкасл. У турникета ее ждал водитель, чтобы отвезти в суд на набережной. У судейского входа ее встретил Найджел Полинг и проводил в кабинет. Он приехал из Лондона утром на машине и привез документы и ее мантию – полное обмундирование, как он выразился, – потому что ей предстояло заседать и в суде по делам семьи, и в Суде королевской скамьи. Пришел секретарь суда – официально приветствовать ее, затем пришел регистратор, и они вместе просмотрели список дел, назначенных на эти дни.

Были еще кое-какие мелочи, так что освободилась она только к четырем. Прогноз обещал грозу в начале вечера – она надвигалась с юго-запада. Фиона попросила водителя подождать и пошла прогуляться по широкой набережной, под Тайнским мостом, потом по Сандхилл-стрит – мимо новых кафе под открытым небом и солидных коммерческих зданий с классическими фасадами. Ей нравилось это буйство мускулистого чугуна и постиндустриального стекла и стали, старые склады, спасенные от обветшания молодой фантазией кофеен и баров. У нее многое было связано с Ньюкаслом, и здесь она чувствовала себя своей. В отрочестве, во время повторявшихся болезней матери, она несколько раз жила здесь у любимых кузин. Дядя Фред, зубной врач, был самым богатым человеком из всех, кого она знала лично. Тетя Симона преподавала французский в классической школе. В доме был симпатичный беспорядок – отдохновение после душных, вылизанных материнских владений в Хинчли. Кузины, ее ровесницы, веселые и своевольные, вечерами вытаскивали ее на страшные вылазки: выпивка, четверка увлеченных музыкантов с волосами до пояса и вислыми усами, развратные с виду, а на самом деле добрые. Ее родители пришли бы в смятение, если бы узнали, что прилежная шестнадцатилетняя дочь сделалась завсегдатаем в неких клубах, пьет вишневку и ром с кока-колой, и у нее уже был первый любовник. Вместе с двоюродными она стала фанаткой, новенькой дорожной помощницей плохо оснащенной любительской блюзовой группы, помогала втаскивать усилители и ударную установку в беспрестанно ломавшийся ржавый фургон, часто настраивала гитары. Эмансипацию ее сильно ограничивало то, что приезжала она нечасто и не больше чем на три недели. Если бы дольше – а это никогда не получалось, – может быть, ей позволили бы спеть блюз. Может быть, вышла бы замуж за Кита, сухорукого солиста и исполнителя на губной гармонике, которого она молча обожала.

Когда ей было восемнадцать, дядя Фред перенес свою практику на юг, и роман с Китом кончился слезами и любовными стихами, так и не посланными. Это был опыт мятежной и рискованной веселой жизни, больше он не повторялся и навсегда остался связан с образом Ньюкасла. Он не мог повториться в Лондоне, где вся жизнь ее была подчинена профессии. Она неизменно ощущала подъем, подъезжая к городу, когда видела впереди высокий мост Стефенсона над Тайном и, как в шестнадцать лет, выходила под длинные стеклянные арки Центрального вокзала, творение Джона Добсона, и через пышный неоклассический портик Томаса Проссера – в город. Это дядя-дантист, встречавший племянницу на зеленом «ягуаре» с возбужденными кузинами, научил ее ценить красоту вокзала и архитектурных сокровищ города. Ее никогда не покидало впечатление, что она приехала за границу, очутилась в каком-то балтийском городе-государстве, и от этого возникало чувство гордости и странного оптимизма. Воздух здесь бодрил, серое свечение неба рождало ощущение простора, местные были дружелюбны, но проявляли себя резче, отчетливее, с налетом застенчивости или самоиронии, как актеры в комедии. По сравнению с их речью ее южный выговор звучал натянуто, искусственно. Если, как утверждал Джек, разнообразие британских характеров определяется геологией, то здешние были гранитом, а она – ломким известняком. Но в девичьей своей влюбленности в город, в двоюродных сестер, в группу и первого друга верила, что может измениться, стать более настоящей, подлинной, стать как эти северяне. Теперь, много лет спустя, эти мечты вызывали у нее улыбку. Но с каждым приездом всплывала смутная мысль о неиспытанных возможностях иной жизни, обновления – даже теперь, на пороге шестидесятилетия.

* * *

Она ехала в «бентли» 1960-х годов, ехала к Ледмен-Холлу, расположенному в парке, в миле от главных ворот. Вскоре они миновали крикетное поле, проехали по буковой аллее, где деревья уже волновались под крепнущим ветром, и, наконец, мимо озера, затянутого ряской. Холл в палладиевом стиле, недавно выкрашенный ярко-белой краской, вмещал в себя двенадцать спален, девять человек обслуги и двух судей Высокого суда, прибывших на выездную сессию. Путеводитель Певзнера со сдержанной похвалой отзывался об оранжерее и ни о чем более. Скальпель экономии не коснулся Ледмен-Холла из-за бюрократического упущения, но конец был близок – это был последний год для судейских. Холл, арендуемый на несколько недель в году у местной семьи потомственных угледобытчиков, служил по большей части местом проведения конференций и свадеб. Поле для гольфа, теннисные корты и открытый бассейн с подогревом, как выяснилось, были ненужной роскошью для очень занятых судей. С будущего года им вместо этого «бентли» будут подавать такси, просторные «воксхоллы». И селить их будут в одной из центральных городских гостиниц. Приезжие судьи уголовного суда, иногда приговаривавшие к большим срокам местных жителей, у которых были опасные родственники, предпочли бы уединенность этого большого особняка. Но любая попытка отстоять Ледмен-Холл выглядела бы своекорыстием.

Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40