Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
Шло время, и в призрачном бреду снова чудилось что-то из давнего, давно пережитого; мучительное, оно соединялось с физической, не менее мучительной, болью. И только на короткое время он начинал ощущать ноющим телом жесткий шуршащий горох, хаос привидений отступал, но тут же душу снова охватывал страх того, что он скоро умрет. Умрет, как умер Городилов.
Он не знал, сколько прошло времени с того момента, как он заполз сюда, он вообще потерял ощущение времени. Однажды вдруг раскрыл глаза и увидел, как резко блестит рядом щель между бревнами, из которой тугой струей бьет свет. Увидел спутанные стручки гороха возле лица, что-то подумал или, может, попытался подумать и снова впал в забытье.
Другой раз его разбудил голос, показалось, где-то рядом разговаривает покойница-мать. На секунду ощутив себя озябшим и измученным, он, однако, тут же и потерял ее голос и снова провалился в бездну мучительно-сонной немощи. Это чередование беспамятства и яви тянулось долго, почти бесконечно, и бесконечно продолжались его муки. Иной раз он ловил себя на том, что пытается крикнуть, сам пугался этого и каким-то подсознательным усилием вырывался из беспамятства. Щели уже не было перед глазами, наверно, в бреду он повернулся или отполз от стены. В сарае посветлело, стало видно соломенное подстрешье с тремя ласточкиными гнездами между стропил. Под ними на балке сидел серый, нахохлившийся воробушек, напряженно вглядывался вниз, аккурат в самое его лицо. Как только Егор шевельнулся, воробушек чирикнул, шустро перепорхнул с места на место по толстой почерневшей балке. Это было первое проявление живого и с ним хилой надежды – может, он как-нибудь выберется. Он приподнял руку, будто приветствуя воробушка, и тот, чирикнув, сорвался с балки, исчез за кучей соломы на другом конце сарая.
Ветреную тишину сарая нарушили какие-то новые звуки, вроде доносившиеся из-за стены, снаружи. Азевич широко раскрыл глаза – в щели между бревнами скользнула и замерла какая-то тень, будто остановился кто-то. Он скосил взгляд в сторону, и там в щели мелькнуло что-то, замерло, притихло, словно прислушалось, и исчезло. Похоже, это была собака. Хорошо, что не залаяла, подумал Азевич, но, пожалуй, учуяла его здесь. А может, и не учуяла, может, так себе бегает по гумнам. Азевич от слабости закрыл глаза, стало не до собаки. Его вдруг затрясло в ознобе, сделалось нестерпимо холодно. Он сжался, съежился и последним усилием зарылся поглубже в ворох гороха, едва сдерживая мелкий стук зубов. Долго он не мог сдержать этот стук, не мог согреться и снова впал в беспамятство.
Второй раз очнулся с ощущением близкой опасности. Не совсем еще придя в сознание, притих, задержал разгоряченное дыхание, вслушался... Где-то рядом шуршала солома, но не от ветра, дувшего из щелей, – шуршала настойчиво, явно, с небольшими промежутками тишины. Азевич отстранил от лица мятые стебли гороха. Ничего поблизости он не увидел, но вдруг почувствовал, что из-под вороха гороха высунулись и торчат его ноги. Попытался незаметно подтянуть их, но, по-видимому, опоздал это сделать.
– А божухна!.. – прозвучало тихо, с удивлением, почти испуганно. Поняв, что обнаружен, он, уже не таясь, шумно, со стоном выдохнул и сбросил с груди пласт жесткого гороха. Потом попытался подняться, но не смог. Напротив стояла тетка в телогрейке и темном платке, она испуганно перекрестилась.
– Не бойся, мамаша, – сказал он, не услышав собственного голоса, таким тот оказался слабым. Пришлось повторить, глухо и болезненно. По-видимому, эта его болезненность придала тетке решимости, она ступила ближе, к груде гороха, напряженно рассматривая его под стеной.
– Что это?.. Или ранетый?..
И замерла, ожидая ответа.
– Болен я, тетка. Пить хочу...
– Пить? Так я сейчас. Я скоренько...
«Ну вот и попался, – мелькнула пугающая мысль. – Сейчас кого-то приведет... Немцев или полицаев». Но что ему было делать? Он уже ничего не мог – ни убегать, ни защищаться. Разве застрелиться. Застрелиться еще, пожалуй, силы нашлись бы. Где только его наган?
Наган был в кармане, под правым бедром, о нагане он не забывал, казалось, даже в беспамятстве. Жаль только, что в беспамятстве наган – не спасение. Но, может быть, он еще стерпит... Ему бы только попить...
Кажется, женщина опять оказалась рядом, а он и не заметил, как она ушла и вернулась. Зашуршал горох, опустясь на колени, тетка подала ему белую кружку. Он сделал еще одну попытку подняться, но не смог и снова упал на спину. Одной рукой тетка приподняла его голову, а другой поднесла к губам кружку. Вода показалась невкусной, его едва не стошнило. Но истерзанный жаром и жаждой, он все-таки выпил полкружки. Очень закружилась голова, все вокруг поплыло, словно в тумане...
– Ну спасибо.
– Может, еще чего?
– Нет, ничего, – только и смог произнести он и закрыл глаза. Показалось, вот-вот снова потеряет сознание. Потом, раскрыв глаза, увидел, что тетка сидит на прежнем месте, пристально вглядываясь в него. Он тоже присмотрелся к ней. Была она еще не старая, с увядшим, измученным лицом, выражение которого было так привычно знакомо Азевичу. Горе и печаль наложили свою непреходящую печать на лицо этой деревенской женщины.
– Что это у вас? Или, может, простуда? – озабоченно спрашивала она.
– Может, и простуда...
– Теперь такая пора – простудная. Или... может, тиф?
«Еще чего не хватало! – испуганно подумал Азевич. – Хотя, кто знает? Городилов умер, может, и от тифа». Тетка повглядывалась в него и сказала:
– Надо бы доктора. Да где его сейчас взять, доктора...
– Не надо доктора.
– Не, все-таки надо бы...
– Ни в коем случае. Я поправлюсь, тетка.
– Хорошо, если поправитесь. В хату вас надо, ага?
Он промолчал. В хату, конечно, было бы хорошо. Но...
– А какая это деревня, тетка?
– Так это Забродье.
Забродье, Забродье... Какое это Забродье, напряженно вспоминал Азевич. Ах, да это, видно, Забродье, где когда-то они били жорны. Нет, не он, – тут ходила другая бригада. Кажется, во главе с Молодцовым. А немного дальше – и его Липовка. Значит, в ту вьюжную ночь его ноги вели... Сами вели в родную сторонку. Но почему так? На погибель, что ли?
– В хату не надо. Я тут...
– А кто же вы будете? Нездешний, наверно? – поинтересовалась тетка.
– Нет, нездешний.
– Издалека, наверно?
– Издалека, тетка...
Он врал с чистой совестью, потому что ему нельзя было оказаться узнанным.
Лучше так – неизвестно кто. Окруженец. Человек просто. Божий человек, как говорили прежде. Божьего человека всегда пожалеют, приютят, а то и защитят. А своего? Такого, как он?.. Нет, лучше, чтоб не узнали.
Азевич не очень хотел, да и не имел сил долго разговаривать с теткой, он снова прикрыл глаза. А та, наверно, поняв его состояние, забеспокоилась.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
