– Нет, мне показалось, что она скорее развлекается при мысли, что ты можешь приударить и за ее подругой тоже. Ты ведь приударяешь за ее подругой, правда?
– Насчет приударить не знаю. Я хочу трахнуть ее.
– Да ты последний из романтиков. Боюсь, что тебя здесь ждет большое разочарование.
– Ева очень убедительно отрицала возможность чего-либо подобного. Она сказала, что ты пришел в ее магазин повыпендриваться перед приятелями, но все сложилось не так, как ты задумал… И еще, она не понимает, что нашла в тебе Мануэла. На что та сказала такое, что я не смогу тебе передать, а то ты раздуешься, как индюк…
– Я и без тебя могу себе представить, что она сказала.
– А потом она добавила, что было бы здорово, если бы Ева погуляла с тобой, – заключает Адела, откровенно забавляясь. – Хочу заметить, ты окружил себя не слишком застенчивыми барышнями, которые передают тебя с рук на руки, как sex toy[16].
– И что ответила Ева? – спрашиваю я заинтересованно.
– Что у нее для этого есть жених. И должна заметить, ей этот разговор был явно не по вкусу, и она сменила тему. Тогда я чуть подергала ручку двери, чтобы предупредить о том, что в ванной кто-то есть, и вышла.
– Они наверняка поняли, что ты все слышала, – упрекнул ее я.
– Ну и пусть. А что я, по-твоему, должна была сделать? Не сидеть же мне в ванной до ночи. Короче, братишка, по-моему, ты в заднице. С этой крошкой ты еще оберешься хлопот.
– Поживем – увидим! – смеюсь я.
Первый сеанс, вытекающий из нашего договора, меньше чем через три недели, в среду, в семь часов вечера. Там и посмотрим, кто из нас sex toy.
Глава 12
Бумага, и много, разной по плотности, зернистости, массе, формату. От тонкого картона для акварелей до белой, тоже тонкой, как пакеты из-под хлеба. Два или три куска картона на подложку, а поверх кусок мольтона, чтобы бумага не соскальзывала. Губка и обыкновенная тряпка. Темные чернила, тонкие волосяные кисти.
– Они из волоса куницы, не переживай, – уточняю я, обращаясь к хорьку.
Зверек обиженно глядит на меня, не понимая, почему я снаружи клетки, а он внутри.
Явившись три часа назад в мастерскую, я нашел его чуть ли не наполовину выбравшимся из большой металлической клетки.
– В этом металле нет цинка, – первое, что сказал мне Лео, поднимаясь навстречу. – Хорьки его не переносят.
Лео просидел целую неделю в Интернете, и теперь он большой специалист по уходу за хорьками. И по тому, как делать покупки в Сети. Кроме этого металлического катафалка, он приобрел мясо, пару яблок, мешок странного вещества, похожего на опилки (это гранулированная смесь специально для хорьков, объяснил он, для сбалансированного питания), и еще нечто, напоминающее дохлую мохнатую мышь на веревочке.
– Мне стало скучно, – оправдывается он, – поэтому я пошел и купил понемножку всего, что может пригодиться.
– Раз уж у тебя так много свободного времени, почему бы тебе не навести здесь порядок? – спрашиваю я, кивая на разбросанные повсюду остатки его вчерашнего ужина.
Я понимаю, что похож сейчас на ехидную домохозяйку, но как обойтись без нотаций: Лео сводит меня с ума. Выпивает стакан вина – и оставляет стакан на столе. Прочтет газету – бросает ее на пол и забывает о ее существовании. Сидит в окружении стаканов, пепельниц, полных окурков и, вместо того чтобы убраться, лезет в Интернет изучать хорьковедение.
– Это можешь сделать и ты, – закрывает он тему нетерпеливым жестом. – Ты лучше скажи, хорек привит?
– Мне-то откуда знать? Об этом нужно спрашивать у его хозяйки.
– А разве не ты его хозяйка?
– Нет. Ева.
– Хочешь сказать, что, как только ты прекратишь трахать ее, она заберет его отсюда? – Лео морщится, словно от зубной боли.
Неужели он уже успел так привязаться к хорьку?
Упоминание о Еве задевает меня. Не знаю почему. И я отвечаю довольно резко:
– Понятия не имею, Лео. Меня больше волнует, как мне работать с этой клеткой посреди мастерской.
– Но сейчас почти пять часов, слишком прохладно, чтобы держать зверька на улице. Хорьки чувствуют себя комфортно при двадцати градусах. Ты плохо поступил, оставив его здесь вчера вечером. Сегодня утром я нашел его свернувшимся в клубок в уголке дивана. Мастерская тоже не самое теплое место, – говорит он и кивает на горящую печь.
– Ты затопил печь специально для хорька?
– А ты хочешь, чтобы он заболел? – взрывается мой друг. – И прекрати называть его хорьком! У него что, имени нет?
– Есть. Его зовут Да Винчи.
– Какое дурацкое имя.
– Это, если тебе не известно, имя одного гения.
– Ты правда чокнутый.
Между прочим, когда чуть позже я попрошу Лео отнести хорька к себе в квартиру, чтобы я мог спокойно побыть с Евой, он откажется, объяснив это тем, что от хорька воняет. Сам Лео, как я уже говорил, редкостный грязнуля и неряха, но терпеть не может дурных запахов, – комбинация, неподвластная моему разумению. Я не особо и настаивал, потому что, увидев зверька, Ева могла бы убедиться в том, что он чувствует себя отлично и что я соблюдаю свою часть договора. Намного раньше, чем пришла ее очередь соблюдать свою.
Я вижу, как она цепенеет под моим внимательным взглядом и с вызовом вскидывает голову.
– У меня блестящая идея, Да Винчи… а может, и не очень. – Я подхожу и наклоняюсь над клеткой.
Хорек, с надеждой глянув на меня, начинает бегать по ней из стороны в сторону, просовывая мордочку между прутьями. Он меня убедил? Я собираюсь выпустить его из клетки? Он явно недоволен тем, что его заперли в ней, это легко читается в его глазенках. Он думает, что, если я выпущу его, мы сможем вместе устроить много чего: поиграть в прятки или догонялки, покусать друг друга…
– Нет, Да Винчи, мы не можем сейчас поиграть, скоро явится гостья, – напоминаю я ему. Но он не видит в этом проблемы. Мы можем сделать это все втроем: бегать, прятаться и кусаться – он, я и гостья.
– Я не могу рисовать, когда ты прыгаешь на людей и кусаешь их. Мне предстоит очень серьезная работа, – объясняю я ему.
Да Винчи мне явно не верит. И его вины в этом нет.
Так или иначе, я должен решить, что с ним делать, не могу же я держать его все время в клетке. Не выношу вида зверья за решеткой.
Мною овладевает какая-то многовековая тоска.
Я встаю и стряхиваю пыль со своих брюк из синего льна. В мастерской и впрямь не очень чисто, но для того, чтобы рисовать, я должен чувствовать себя удобно. Легкие брюки и майка – моя обычная рабочая одежда. И босые ноги. Элегантные брюки на мне вовсе не потому, что должна прийти Ева или что-то в таком духе. Это просто брюки для работы. Не самые плохие из тех, что у меня есть, согласен, но все же рабочие.
