– Опарна Гошмаулик, – сказал Намбодри, – глава астробиологии.
– Бенгалка, – проговорил Басу, и лицо его озарилось, словно внутри включили лампочку. Он сказал ей что-то на бенгальском, и она попыталась ответить – с чем-то смахивавшим на вежливую улыбку.
Затем Басу вновь сделался напыщенным и франтоватым. Он откинулся на стуле и прервал ученую тишину.
– Не волнуйтесь, я все улажу. Я же здесь, – сказал он. – Старик еще не прибыл? Думаю, ему нужно позвонить.
– Придет, – сухо сказал Намбодри. Он боялся, что присутствие Опарны вдохновит бюрократа на своего рода выпендреж, который мог оказаться самоубийственным. Ачарья, если его уязвить, мог швырнуть в обидчика пресс-папье. Опарна была здесь потому, что Намбодри хотел, чтобы она стала свидетелем первой дрожи при сдвиге властного равновесия, а также чтобы подорвать Шаровую миссию. Но теперь начал жалеть об этом решении. Басу понесло.
Басу взялся объяснять структуру нового подразделения SETI, хотя радиоастрономов уже успели во все посвятить. Пока говорил, он то и дело поглядывал на Опарну, решившую поиграть с мобильным. Наконец он умолк, поскольку больше ему нечего было добавить, а все вокруг сидели угрюмые и рассеянные. Насупленное ожидание возобновилось: все прислушивались к дверям.
Когда Арвинд Ачарья вошел, один из ученых по инерции вскочил и тем самым мощно порушил «агрессивную позицию», которую Намбодри велел всем занять. Ачарья уселся между двух радиоастрономов, которые вперялись в стол гораздо пристальнее необходимого. Намбодри спокойствие старого друга обеспокоило. Он знал: что-то тут не так.
– Спасибо, что пришли, – сказал Басу с благодетельной улыбкой. – Позвольте мне…
Ачарья вскинул руку и сказал:
– Заткнитесь.
Изящное лицо Басу словно усохло. Он попытался собрать слова.
– Простите? Не понял, – сказал он строго. – В каком смысле?
Ачарья сверился с часами.
– Я не понимаю, – возвысил голос Басу.
– А обычно вы всё понимаете? – спросил Ачарья. Было что-то в его тоне – эдакая глубокая безмятежность древнего педагога, и от нее вновь воцарилась тишина.
Радиоастрономы переглянулись. Ачарья еще раз посмотрел на часы. Послышалась вибрация мобильного телефона. Настойчивый судорожный скрип. Басу полез в карман пиджака и вынул мобильник. Увидев номер, встал и отошел в угол залы.
– Да, сэр. Да, сэр, – донеслось до астрономов, и им сделалось нехорошо. – Да, сэр. Да, сэр, – произнес Басу многократно. Это был тайный диалект бюрократов, и других слов в нем не существовало.
Когда Басу убрал телефон в пиджак, Намбодри понял, что революция окончена. Басу плюхнулся в кресло бледный.
– Доктор Ачарья, – сказал он, – Министр попросил меня извиниться за причиненные неудобства. Мы отменяем предложение об организации подразделения SETI и не вернемся к этой теме, пока вы против. – Басу примолк, потер нос и продолжил – несколько жалко: – Надеюсь, вы понимаете, что мои усилия – в интересах науки. Я действительно считал, что поиск внеземного разума – очень важный шаг вперед. Я думал, что это значимо и для обороны. Возможно, я ошибался, но, надеюсь, вы прозрите мои мысли и увидите, что…
– Я прозрел ваши мысли, – сказал Ачарья, – это нетрудно.
Басу покинул залу первым. За ним – Опарна. Радиоастрономы поднялись со своих мест, один за другим, и траурной процессией вышли вон. Остались Ачарья и Намбодри. Они сидели молча, разделенные официозной параболой овального стола. Намбодри улыбался, но эта улыбка напомнила Ачарье араковых пьянчуг, побежденно валявшихся на заливных полях его детства.
– А я думал, ты выше кабинетной политики, – произнес Намбодри, – но, похоже, ты кое-чему научился у людишек, как ты нас именуешь. Я забыл, насколько ты знаменит, Арвинд. Кому ты позвонил? Премьеру? Президенту? Кому ты позвонил?
– Я хочу тебя убрать, Джана.
Ачарье было жаль этого старика, не знавшего, что он старик, – человека, с которым они провели в юности столько лет в далеком холодном краю, когда у них было столько надежд – и друг на друга, и на белый свет.
– Чего ты хочешь, мерзавец? – спросил Ачарья почти с тоской.
– Чего я хочу? – переспросил Намбодри, печально хмыкнув. – Да просто искать внеземной разум, Арвинд. Проще некуда. А ты чего хочешь?
– Я хочу, чтобы в моем институте ученые трудились над настоящей наукой. Если радиоастрономам скучно с пульсарами, пусть увольняются и собирают резину на холмах отцов. А не гоняются за инопланетными сигналами.
– Мы говорим это друг другу давным-давно, – произнес Намбодри, – как пара в скверном браке.
– Скажи мне вот что, – отозвался Ачарья удивительно по-доброму. – Ты правда веришь, что поймаешь сигнал от развитой инопланетной цивилизации?
– Почему бы и нет? Не вижу причин.
– Я не об этом спрашиваю. Ты веришь? Во что ты веришь? Помнишь слово «вера»? Эта штука у тебя была лет в двадцать. Во что именно ты веришь? Когда утром просыпаешься, что именно ты считаешь правдой?
– Не всем нам суждено верить, Арвинд. Некоторые могут только гадать или, в хорошие дни, надеяться. Ты правда убежден, что вся жизнь прилетела на Землю из космоса?
– Да. Я не просто убежден. Я знаю.
– Микроскопическими спорами, на кометах и метеоритах?
– Да, – ответил Ачарья миролюбиво. – И знаешь что? Еще я верю, что эти споры попали и в другие миры, в разных углах вселенной, и породили жизнь, подходившую тамошним условиям. И эта жизнь может сильно отличаться от того, что мы в состоянии вообразить. Эта жизнь могла развиться в существ с нулевой массой. Вроде больших облаков. В такое, чего мы себе даже помыслить не можем.
– Чего же ты не обнародуешь свою гипотезу?
– Это не гипотеза, – тихо сказал Ачарья. – Это теория.
В Институте гипотезой называлась хорошая мысль, а теорией – хорошая мысль, которая заслуживает финансирования.
Ачарья поднялся, на мгновение схватившись за коленку. Добравшись до двери, он услышал грустный тихий голос:
– Можно мне как-нибудь остаться, Арвинд?
Айян Мани бесновался. Война браминов закончилась так скоро. И закончилась банально: бездарности Средневековья так завершали свои морализаторские притчи – низость побеждена величием. Предвкушение в нем умерло, от этого унылость повседневных дел лишь усилилась, и его захлестнуло томлением невыносимой скуки. Когда перед его столом возникла Опарна и попросилась к Ачарье, он на нее даже не взглянул. Просто позвонил, а затем предложил ей войти.
Она вступила в логово, как обычно размышляя, почему слышит свое сердце всякий раз, когда видит этого человека, и нет ли у этого страха других, более тревожных, имен.
– Я пришла сказать, что не знаю, зачем меня пригласили на это собрание, – сказала она. – Я не хочу, чтобы вы подумали, будто я участвовала в том, что они попытались сегодня провернуть.
