Зелень становится все ярче, сочнее. Пейзаж теперь дополняют то бревенчатые постройки, то кирпичные дома. Над плавно спускающейся вниз тропой деревья соединяются ветвями, образуя подобие тоннеля.
– Пахнет морем! – отмечает Виктор.
Вскоре идти становится некуда. Ниже, прямо перед ними, раскинулось бескрайнее море. Пенная полоса искрится на солнце, накатывает на песок, камни и скалы вдалеке. Море повсюду серое. Отлив оставил кружево бурых луж на пляже, освещаемом лучами садящегося солнца.
– Совсем как шелковое платье от «Аззаро», очень похоже, – говорит Жанна. – Спустимся вниз?
На пляж ведет пологая деревянная лестница, в ней примерно полсотни ступенек. Жанна начинает спускаться, держась за перила, сделанные из сколоченных вместе досок. «Все это чистое безрассудство», – мысленно говорит себе Бланш, следя за ней взглядом. Но вслух не высказывает никаких возражений. Саша отправляется вслед за Жанной, за ними следуют Сюзетт и Рене, дающая указания.
– Станислас, помоги Габриэлю с коляской, и ты тоже, Виктор! – командует бывшая хозяйка книжного магазина с сиреневыми волосами.
Утомленная эмоционально Бланш чувствует себя неспособной вмешаться. И даже подумать о том, что следовало бы сказать и сделать в такой ситуации. Неспособной присмотреть за стариками. Защитить их. Пусть сами выкручиваются. Кстати, у них это прекрасно получается. Ее охватывает огромная усталость, ей хочется лечь на большую зеленую кровать, быть убаюканной теплыми солнечными лучами. Пусть остальные идут к морю, если хотят. Сидя в своей коляске, Од аплодирует.
– Перестань так дрыгаться, – ругается Габи.
К счастью, ступеньки не очень высокие. Команда в полном составе добирается до бетонной террасы с видом на море.
– Это осталось еще с войны, – говорит Станислас, раскинув руки, словно богатый вельможа, показывающий свои владения.
Они делают еще несколько усилий, ступают испачканными в грязи ботинками на песок. Затем спускают инвалидное кресло. Запыхавшиеся, довольные, они пожирают море глазами.
– Слева, похоже, будет удобнее, правда?
Потому что песок там укатанный, плотный, и коляска идет легче. Справа серебристая дымка опускается на море, сливаясь с небом и широким горизонтом. В ответ на замечание Рене они все как один поворачивают налево, не задавая лишних вопросов, и дружным разноцветным строем идут дальше, не прекращая восторгаться морем, озаряемым закатным солнцем.
* * *
Сюзетт настолько энергично вертится, что ей вдруг становится ужасно жарко. Она просто задыхается в своей шелковой блузке и ситцевом фартуке. А ведь она говорила Саше, что достаточно одной блузки, незачем было надевать еще и трико сегодня утром…
Сегодняшнее утро. Каким оно кажется далеким!
Солнце окрашивает пляж в оранжевый цвет, лужи соленой воды словно скользят по поверхности песка. Все вокруг приобрело фантастический вид. Две чайки садятся возле Сюзетт. Чайки или пингвины? «Не-е-ет, в Нормандии нет пингвинов», – вслух отвечает она сама себе. Потом ищет глазами остальных. Это Рене мочит ноги в воде? Сюзетт кричит: «Смотрите, Рене, Жанна! Сюда, сюда, ну посмотрите же, какие красивые чайки!» Сюзетт открывает рот так широко, что у нее сводит челюсти, и когда она откидывает голову назад, красный свет солнца проникает в нее, вливается в глотку, в пищевод и опускается ниже. Она не помнит, чтобы ей когда-нибудь так хотелось кричать от счастья. Под порывами усиливающегося ветра Сюзетт поднимает взгляд чуть выше, к виллам над морем. И внезапно песок на ее глазах превращается в золотистую пыль, мелкую и пушистую, на которую Сюзетт хочется прилечь, почему бы нет… Но нет, ее так просто не обманешь. Это же ветер, а не простыни. Ребятишки бегают по деревянному настилу, образующему дорожку на песке, держа в руках грозди разноцветных шариков, еще немного и наступит Рождество, или Пасха, или даже второе пришествие.
В следующее мгновение Сюзетт замечает какие-то мигающие огни – красные, оранжевые, сиреневые, зеленые… Солнце растворяется в ее улыбке, ее грудь наполняется солнцем, и это невероятно хорошо. И вот ветер приносит крупинки, перышки, конфетти… Нет, нет! На этот раз это настоящий снег, в ее глазах, на ее горящих щеках: снег!
С пляжа доносится многоголосый крик. Сюзетт видит, как они плещутся внизу, распевая песни во всю силу легких, а небо продолжает с треском сыпать хлопья снега, которые беспорядочно падают… Снег вокруг них, в разгар апреля. Сказочный ветер принес пушистый снег.
Сюзетт наклоняется, чтобы зачерпнуть горсть побелевшего песка и слепить снежок. Ей хочется, чтобы он получился красивым, круглым, большим, как апельсин, а главное, с ровной поверхностью. Виктор первым попадается ей на глаза, Сюзетт вытягивает руку, прицеливается, но Виктор еще довольно далеко, а потом он и вовсе удирает, поняв, что она метит в него. «Подожди, остановись на минутку!» – но он бежит слишком быстро, а под мигающими огнями наверху появляются странные черные люди. Водолазы? Наверное, они, да, в черных комбинезонах. «Идите сюда, здесь так хорошо!» – радостно кричит Сюзетт. Снег становится все гуще, мягкие хлопья падают на песок необычайно быстро.
Все вокруг, контуры, звуки, цепенеет в этой серебристой вате. Водолазы приближаются. Они держат в руках длинные ружья, наверняка для стрельбы по рыбам, и тем хуже для пингвинов, китов, акул, и раз уж в апреле на пляже выпал снег, почему бы здесь не быть лососю, дельфинам, медведям, кашалотам… Ноги Сюзетт тяжелеют, ступни немеют, водолазы выкрикивают слова, которых она не понимает: «На территорию? На какую территорию?» Слой снега на песке становится все толще, Сюзетт снова наклоняется, лепит второй снежок. Этот будет еще больше и красивее, ровнее, совершеннее, как в юности, работая у Муазанов, она лепила мясные котлеты, пухлые, плотные, абсолютно круглые в ее ладонях…
Снежок сверкает на солнце. Сюзетт отводит руку назад, желая бросить снежок к морю, но в этот момент что-то или кто-то удерживает ее запястье. Нельзя, чтобы снежок упал, нет. Она сжимает его пальцами так сильно, что чувствует скрип в своей ладони. И когда ее пальцам больше нечего сжимать, кроме холодного ветра, Сюзетт в отчаянии смотрит на море перед собой глазами, полными слез.
Какой-то мужчина смотрит на нее недружелюбно. Почему он сжимает ее руку этой огромной черной перчаткой? В пальцах Сюзетт ничего не осталось. Вдалеке море ползет в сторону пропасти. Слезы текут по щекам, и она не может их остановить. «Когда снег тает, – шепчет Сюзетт вооруженному незнакомцу, который ведет ее к черному фургону с мигающими огнями, – месье, скажите мне, когда снег тает, куда он девается, такой белый?»
* * *
Медсестра раздвигает шторы сухим и быстрым жестом, прежде чем спросить, как она себя чувствует. Бланш ничего не отвечает. Не медсестре же, к тому же незнакомой, – они, что, тут каждый день меняются? – рассказывать, что она чувствует себя одинокой. Физически слабой и одинокой. Выброшенной на незнакомую планету. Ей не хватает ее паствы, ее подопечных, ее детей, ее товарищей по побегу. Семидесятилетних стариков. С мозолистыми руками, бледной кожей, холерических, зачастую лживых, насмешливых и беспокойных. Мужчин, которые продолжают влюбляться. Женщин, которые думают о сексе в девяносто три года. Зеленых, сиреневых и розовых волос. И кто ей только поверит? На пляже жандармы не разрешили ей сесть вместе с ними в фургон, она была опасной зачинщицей, похитительницей стариков. Она выпивает протянутую ей воду, которая бог весть что содержит. Рука ее дрожит, как и всякий раз здесь.
