Да, нужна мне, Клара, машина. Вот только с чего моя лапочка ядовитая завела этот разговор? Неужели верба-нуть хочет? Забавно. Сам вербовал не раз, меня тоже пытались. Но чтобы это делал человек, который, правда, не всегда, но все-таки делит с тобой кров. Ах ты, шкурка моя продажная, норковая…
На работе я битый час прокорпел над рапортом, в котором расписывал проделанную работу и раскрывал всю гнусность личины Грасского. Тут вся тонкость в том, чтобы что-то написать, а что-то, притом гораздо больше, утаить.
Написанное должно быть преподнесено с помпой и отражать огромный объем выполненной работы, а кроме того, оно должно выглядеть угрожающе, как воистину хичкоковская реклама жвачки «Реблис фермент». Каждая строчка рапорта должна вопить: «Нужны средства, люди. Не упустите момент. Дальше будет поздно». Кларины подвиги в моем окололитературном опусе, естественно, не нашли своего отражения. Но рассказать о них шефу все же пришлось.
После нападения на меня и консультаций с РУБОПом шеф стал воспринимать мои проблемы гораздо ближе к сердцу.
Надо, Георгий, пассию твою брать в работу, — сказал — Резко расколем и привлечем на нашу сторону.
— Плохо вы ее знаете, — возразил я. — Может, расколем, но чтобы потом разобраться, где она правду сказала, а где наврала в три короба — тут всему аппарату МУРа месяц работать без выходных и праздников. Кроме того, трудно найти человека, менее подходящего на роль двойного агента. Я не понимаю, как она мне не проболталась обо всем в первый же день.
— Тебе просто не по душе втягивать ее в нашу игру.
— Верно.
— Когда все закончится, как ты будешь общаться с человеком, который тебя предал?
Я вздохнули пожал плечами. Не знаю. Клара не от мира сего. К ней неприменимы обычные критерии. Разобраться бы сперва с делом, а с Кларой разберемся потом.
— Надо брать Грасского под колпак, — заключил шеф. — Обкладываем его наружкой, техникой. Попытаемся найти к нему подходы… Эх, говорили тебе — ищи источники среди контингента. Сейчас бы нам ох как пригодились.
— Бог мой, о чем мы говорим…
Весь день мы с шефом убили на хождения по инстанциям. Я содержательно провел время за беседами с начальниками МУРА, РУБОПа, начальником криминальной милиции ГУВД. Наши праведные труды завершились созданием оперативной бригады под руководством моего шефа, а фактически под моим и Донатаса предводительством. Все, Грасский, теперь не отобьешься, на тебя движется передовая конница Московской краснознаменной милиции. И останется тебе вскоре только запеть дурным голосом, подобно персонажу рекламы канувшего ныне в Лету банка «Империал»:
«Случилось страшное!»
После блуждания по инстанциям я чувствовал себя борзой, завоевавшей приз в гонках за зайцем. Я полулежал на стуле с высунутым языком, и пар шел из моих ушей. Усталый, но довольный. Тут меня заставил пошевелиться звонок телефона.
— Георгий Викторович? — послышался в трубке хорошо поставленный голос.
— Он самый.
— Это профессор Дульсинский… Я тут немало думал над вашими проблемами. Мне кажется, теперь это наши общие проблемы.
— Почему? — спросил я.
— По-моему, я знаю того, кого вы ищите. Это наш общий знакомый Вячеслав Грасский.
— Любопытно, — произнес я.
Осетрина второй свежести. Вчерашние новости — это зевота и скука в глазах. Сами с усами, и так все знаем. Но все равно ваше мнение, профессор, представляет большую ценность, поэтому не буду вас разочаровывать и оставлю комментарии при себе.
— Мы могли бы поговорить об этом поподробнее, если бы вы выкроили время для рандеву, — сказал профессор. — Скажем, сегодня в полдевятого у меня на квартире.
— Ждите.
После семи кабинет опустел. От Петровки до дома Дульсинского двадцать минут ходьбы. Просто шататься по улицам, даже если на дворе лето и теплая погода, — это мне неинтересно. Поэтому я вытащил свои заветные папки и углубился в их изучение, а если быть откровенным, то в простое перелистывание. Люблю лениво листать папки. Ощущаешь свою бюрократическую значимость.
Настроение у меня было вовсе не въедливо-глубокомысленное, потребное для анализа материалов оперативных дел, а наоборот, эйфорическое и бессмысленно-приподнятое. И еще мечтательное. Я представлял, как враг, обложенный муровцами, вконец запутается в раскиданных умелыми руками сетях и окончательно засыплется.
«Хенде хох, Грасский, — воскликну я. — Ваша песенка спета!»
Все как в старых фильмах. Хорошие были раньше фильмы. В них «их» песенка всегда была спета. А «наша»
Наоборот звучала в полную силу.
Пролистав первую папку и не найдя в ней ровным счетом ничего, я принялся за вторую — по без вести пропавшим душевнобольным. Справочные данные, медицинские документы, ксерокопии рапортов и указаний, резолюции начальства, планы проведения мероприятий. А еще фотографии мужчин и женщин.
Некоторые клиенты выглядели вполне пристойно. У других глаза были как после короткого замыкания в голове. Лица, лица… И вдруг как молния в телеграфный столб врезала, Я замер, а потом вытащил лупу и начал изучать во всех подробностях фотографию. Нет сомнений. Я наш ел ее!..
Так, Касаткина Зинаида Федоровна, сорока двух лет. В
Прошлом домохозяйка, а позже — завсегдатай элитных дурдомов, пациент самых видных профессоров и даже академиков. Была отпущена на амбулаторное лечение. А потом при странных обстоятельствах исчезла. Узнать по этой фотографии ее было нелегко. Внешность она умела менять виртуозно. Но я узнал.
Голову на отсечение — именно она встретила нас в офисе «Партии обманутых» в гостинице «Россия»! Именно она расстреляла меня из игрушечного пистолета! Зинаида Касаткина. Душевнобольная домохозяйка и мать двоих детей.
Кто бы мог подумать, что немцы делают изумительное сухое вино. Я всегда считал, что колбасники почитают только пиво. Дульсинский переубедил меня, выставив на стол бутылку дорогого немецкого марочного вина.
— Намазывать паюсную икру на хлеб — не лучший образец вкуса, — учил меня профессор. — Другое дело блинчики. За их неимением икру едят серебряной ложкой, — он тут же продемонстрировал на практике, как это делают люди со вкусом.
— Рад бы есть ее ежедневно и столовой ложкой, — не удержался я.
Люблю такую работу по делу — общение с приятными людьми, икра ложками, марочное вино, прочие атрибуты сладкой жизни. Это не по подвалам за бродягами рыскать и сворованные чердачниками простыни искать.
— Revenons a nos moutons. Вернемся к нашим баранам, — тут же перевел для не владеющих разговорным латинским профессор. — Грасский уверен, что им и его творчеством руководит высший инопланетный разум, который любезно надиктовывает сценарии и концепции постановок, водит его кистью на холсте.
