Эмма и Эмилиано проехали сквозь все эти места и оставили за спиной вечер. И настала ночь.
— Я не хочу домой, — призналась Эмма.
— Почему?
— Не скажу.
— Предпочитаешь диван?
Она улыбнулась:
— Угу.
Час спустя они стояли перед вишневым диваном веломастерской.
— У меня ноги ломит, — пожаловалась Эмма.
— Сядь-ка.
Эмилиано сел рядом, взял ее за лодыжки и устроил их у себя на коленях:
— Расслабься.
Он снял с нее балетки светло-лазурного цвета и обхватил руками ее правую ступню. Белая, как мрамор. С маленькими коричневыми пятнами на подъеме.
— У тебя даже на ступнях веснушки…
— Уф-ф-ф, я знаю, — фыркнула Эмма.
— А я не знал.
Она почувствовала, как его большой палец поднимается по своду стопы.
— Мне щекотно.
— Ш-ш-ш-ш.
Его пальцы поднимались все выше по пяткам, вдоль лодыжек до основания икр. Потом до колена. Сжавшиеся от усталости мышцы начали расправляться. Она больше не смеялась, прикрыв глаза, как кошка, и глубоко дыша всей грудью.
— Ну как?
— Ш-ш-ш-ш. Продолжай.
Он улыбнулся и продолжил. Взял другую ногу и стал ее массировать. Взобравшись по лодыжкам быстрыми глубокими движениями указательных пальцев, он замер на вершине, там, где проходила граница розовых льняных шорт. И почувствовал, как по ее белой коже прошла короткая дрожь. Пальцы побежали дальше и поднялись вверх, прервав свой бег в нескольких сантиметрах от ее лица.
— Все.
Эмма открыла глаза. Ей хотелось продолжения, но она не подала виду. Поцеловала его руки и сказала:
— Спасибо.
Эмилиано обхватил одной рукой ее голову. Другой — талию. Нежно притянул к себе и поцеловал в губы. Пальцы быстро поднимались по спине под футболкой в горизонтальную полоску. Пробежали вверх по позвонкам до самой шеи и сомкнулись вокруг затылка, как лепестки вокруг венчика. На шее. Там, где когда-то была золотая цепочка. В тот день, когда она впервые увидела Эмилиано и он ее ограбил.
— Стой! — приказала Эмма.
Эмилиано тут же отодвинулся в сторону:
— Что? Что такое?
— Прости. Я… я не знаю.
Неправда. Она знала. Но не хотела говорить об этом.
Они какое-то время пристально смотрели друг другу в глаза. События последних недель мелькали в их зрачках, как кадры на кинопленке. Эмилиано увидел, как с Эммы срывают цепочку и она дрожит от страха. Он опустил глаза и отсел на почтительное расстояние.
— Это я должен просить у тебя прощения…
Рыжая голова опустилась на его грудь, как малиновка — на выемку в стволе дерева. Эмилиано нежно обнял ее обеими руками и вытянулся на диване. Осторожно погасил свет и стал слушать, как ее дыхание успокаивается и становится все более ровным. Они уснули почти одновременно.
Я знаю
— Гета?
— Да, Витторио.
— Волк — сеста?
Грета внимательно смотрела на малыша, уютно сидевшего на руках у матери. Он не сводил с нее серьезных глаз, будто задал вопрос жизни и смерти. Грета перевела взгляд на белого волка, которого все еще держала в руках, не зная, что ответить. Ей на помощь пришла мама малыша:
— Нет, любовь моя, твоя сестра — Грета.
Витторио протянул к Грете свои маленькие ручки, и она сама не заметила, как он повис у нее на шее. Он был меленьким и очень… ароматным. Он пах булкой, только что вынутой из печи. Девочка стояла как каменная, не представляя, что ей делать с этим необременительным грузом. Тогда малыш взял ситуацию в свои руки — сначала приласкал ручонкой волка, потом сестру.
— Волк — сеста и Гета — сеста.
Он так решил. У него было две сестры. И ему было все равно, что у одной из них вместо носа была пуговица. Ему очень нравилась эта новая игра в сестру. И он весело рассмеялся, как умеют только дети, — смехом полного и абсолютного счастья. Грета покраснела от смущения и волнения.
— Игаешь?
— Нет, сейчас Грете надо домой, но она скоро вернется. И вы сможете играть сколько захотите, — объяснила мама.
— Не-е-е-е, — помрачнел малыш.
— Я оставлю тебе волка, — пообещала Грета, обрадовавшись, что на этот раз она знает, что сказать. — Ты должен его гладить. И каждый день рассказывать ему самые интересные истории, какие знаешь. Тогда волк будет счастлив.
Мальчик обнял волка и закрыл глаза:
— Щасли.
Откуда-то с неба к нему потянулась еще одна нежная рука. Он поднял глаза и увидел своего отца.
— Очень счастлив, — добавил папа и поцеловал сына в лоб.
— Нам надо идти, последний паром отходит через полчаса, — сказала Грета, боясь, что у нее разорвется сердце от всех этих ласк и поцелуев.
— Давайте я отвезу вас в порт, — предложил Маурицио. — Сейчас загрузим велосипед Ансельмо в машину и поедем.
— Подождите, — остановил его Ансельмо, — я чуть не забыл. Это ваш?
Он вынул из сумки полосатый шарф и протянул его хозяину дома. Маурицио смотрел на шарф, не веря своим глазам:
— Мой… я потерял его. Но как… где вы его нашли?
— В Риме. У озера в районе EUR.
Маурицио взял шарф и все смотрел на него, не зная, что и думать.
— Я был там пару месяцев назад. Еще было холодно. Я надеялся встретиться с тобой, Грета. Я даже написал тебе письмо…
Она помнила каждую строчку этого письма. Его тоже нашел Ансельмо. Как и шарф.
— Я… не знаю. Это все как-то… В общем, если это совпадение, то… это что-то удивительное, — пробормотал отец.
Грета и Ансельмо не смотрели друг на друга, но каждый из них чувствовал, как в сердце другого разрывается большой шар.
— Возьми его себе, — сказал Маурицио, протягивая шарф дочери, — тебе шарф — нам волк.
— Спасибо, — ответила Грета, принимая подарок.
— Сасиба, папа, — вступил в разговор малыш, перебираясь на руки к отцу.
Пока он возвращался обратно в нежные объятия своей матери, Грета проводила его грустным взглядом. Малыш и волк оставались на острове, белые, как облака. Она уезжала. Рука Ансельмо сжала ее руку. Теперь он был ее облаком.
— Приезжай когда захочешь, — приглашала ее жена отца. — Мы будем тебя ждать. Счастливого пути.
Они вышли из дома в только что опустившуюся ночь. Погрузили велосипед в машину и полетели к молу. Паром блестел на темных волнах, медленно глотая жалкий хвост немногих припозднившихся автомобилей. Ансельмо въехал в чрево парома на велосипеде.
