Именно тот главный советник персидского царя, который спровоцировал казнь Вашти, разослал по всем ста двадцати странам письма с царским приказом уничтожить евреев. Он бросал жребий — пур, выбирая дату погромов. Жребий выпал на тринадцатый день еврейского месяца Адар. Однако Эстер так повлияла на своего мужа, персидского царя, что в день, назначенный для казни евреев, казнили именно советника и всю его семью.
Эстер перевернула жребий — пур.
Все это было весной. Весной мы празднуем праздник Пурим — в память об этом чудесном событии. Я родилась в праздник Пурим. И ты, Гера, приедешь в Иерусалим в праздник Пурим. Так выпадет твой жребий».
Часы бьют одиннадцать.
Не могу разобраться, что преобладает во мне сейчас: любопытство или жажда обладать Эстер — «мисс Вселенной». Мисс моей Вселенной. Мой жребий.
Праздник Пурим...
Кто-то же есть в нашем городе, соблюдающий еврейские традиции? Кто-то должен быть. Напрягаю память, листаю свою телефонную книжку. Саша Гальперин! Мой сокурсник. Месяца три назад мы встретились случайно на банкете, и он приглашал меня зайти в восстановленную синагогу. Набираю номер.
— Привет, старик.
— Привет.
— Не разбудил?
— Нет. Неужели надумал зайти в синагогу?
— Почти на пути к ней. Скажи-ка мне, когда будет праздник Пурим?
— Пурим?
— Да.
— Чудеса! Праздник чуда, и ты, атеист отпетый именно им интересуешься. Действительно, чудо! В этом году по обычному календарю выпадает на семнадцатое марта.
— Спасибо. Большое спасибо... Я зайду в синагогу.
Кладу трубку и очумело смотрю в Леночкину распечатку, которую она оставила мне перед уходом: «Вылет из Москвы 17 марта в 9.20 утра. Прилет в Тель-Авив 17 марта в 13.20 по местному времени».
Я не верю в чудеса!.. Чудеса — это обыкновенные совпадения. Люди сами придумывают связь, потому что так легче жить.
Религия необходима слабым. Человек открывает дверь и знает, что дальше будут лестницы, по которым он спустится, чтобы выйти из подъезда. Человек не выносит пустоты и неизвестности. Религия — это и есть лестница, ведущая человека из подъезда. Религия нужна, чтобы народ жил в определенном порядке, соблюдал законы.
Религия — это стройная законодательная власть над умами. Нет ничего общего между религией и верой. С помощью религии часть людей зарабатывает себе деньги на жизнь. И на здоровье, пусть зарабатывает, только не нужно вмешивать в это меня.
Я верю, что в мире есть какая-то огромная сила. Сила, неизвестная еще и неподвластная науке. Сила, благодаря которой я иногда кажусь самому себе маленьким и никчемным. Но эта сила, в существование которой я верю, никак не связана с религией. Никак не связана.
Глава 4. ФИРА
Главный редактор радостно встает мне навстречу:
— А я тебя ждал.
— Почему?
В выходные читал архив отца, нашел его письма к маме из лагеря для военнопленных. Его во время войны сослали под Красноярск как немецкого шпиона, потому что он бежал из Польши. Папа описывает какой-то страшный сорокаградусный мороз. Как это? Ты помнишь? Ты же из Сибири.
— Помню... Это действительно очень страшно, если нет теплого помещения и теплой одежды, чтобы туда дойти.
— Ты была в такой ситуации?
— Один раз полчаса.
— Расскажи.
— Это все равно не то. У меня был теплый дом впереди. Просто автобус не пришел. Я шла пешком. Точнее, бежала... пыталась бежать. Было тяжело дышать. Но это невозможно сравнить с ситуацией, когда некуда идти и не в чем.
— Я не думал об этом...
— Но твой отец спасся.
— Да, а когда русские разрешили гражданам Польши вернуться, забрал маму — она жила в Ташкенте, она провела там годы войны. Мама тоже из Польши. Забрал маму, и они приехали в Израиль.
— В Польше никого не осталось из родных.
— Откуда ты знаешь?
— Мой папа дружил с польским евреем, который остался после войны в Сибири, потому что не к кому было возвращаться. А вообще, снег и вьюга — это прекрасно! Звезды и снежинки сливаются в едином сиянии и падают в ладони.
— Звезды? А холод? Собачий холод! Я был однажды в Норвегии в январе. Чуть не околел.
— В Норвегии... Там не была. Вот получу ставку, разбогатею, куплю билет и отправлюсь в Норвегию.
Ури понимает мой намек, хотя израильтяне любят говорить напрямую, без обиняков. Он знает: я мечтаю, чтобы меня взяли в штат редакции этой знаменитой ивритской газеты.
— Между прочим, твои шансы увеличились. Когда ты получаешь диплом второй научной степени?
— Через две недели. А какие у меня шансы?
— Барлев летом выходит на пенсию. Его ставка освобождается.
— Есть еще претенденты, кроме меня?
— Претенденты есть всегда... Принеси-ка нам пару сенсаций от твоих русских.
— Они не русские, а евреи.
— Оставь, все так говорят: русские, мароканцы, грузины, эфиопы, румыны, поляки. Понятно, что евреи. Какого-нибудь мафиози — русского еврея раскрути. Или еще что-нибудь в этом роде. Постарайся, подложи супербомбу в пятничный номер.
— Постараюсь, и что?
— У меня будут все основания отстаивать твою кандидатуру перед владельцами акций.
— О'кей.
— А пока есть две темы. Новые репатрианты из России разрабатывают первый израильский спутник.
— А вторая?
— Заказная. О жизни новых репатриантов — подростков в интернатах.
— Это те ребята, которых привозит в Израиль еврейское агентство по специальной программе?
— Да. Телефоны ученых возьмешь у Тами в секретариате, а с интернатами сама разберешься.
— Угу.
— А что красивая такая сегодня? Друг наконец появился?
— Появился и растаял.
— Как это?
— Восходит солнце, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах...
— Хорошее начало для статьи об интернатах. «Солнце всходит, и все, что на горизонте, тает в его горячих лучах, так растаяла прежняя жизнь российских подростков в новых лучах жаркого израильского солнца...»
— Красиво.
— — Романтично. Вы, русские, любите романтику.
— А вы, израильтяне, любите давать всему четкие определения.
— Что в этом плохого?
— Ури, мы же не в супермаркете живем, где все подписано: колбаса, сыр, хлеб, помидоры.
— И говорите запутанно, так же, как живете.
