И зачем-то трясет…
— Вставай! Уже полдень! Хватит дрыхнуть, красавица.
С невероятным трудом раскрываю глаза.
Тетка, вредина, стоит надо мной. Позади нее окно залито солнцем. Окно сейчас — как теткин нимб. Моя тетка сейчас — богиня, которая так и светится вся.
— О Господи! — сетую я. — Не дала досмотреть…
В левой руке у богини ложка с кашей. Дежурная овсянка. Богиня пробует кашу, задумчиво причмокивает и бодрым голосом произносит:
— Вставай, Аленка! Телефон разрывается. Полдня ничего делать не дает. Вера звонит, твой Саша уже дважды справлялся. Один раз звонил Константин. Очень извинялся. Он что, еще раз приходил?
Мысль возвращается из сна позже меня.
«Вера — душевная подружка. Саша — сердечный дружок. Он — нежный сон мой».
Имя Константина действует на меня пробуждающе. Это имя сейчас — ушат холодной воды.
Я открываю глаза. Тетки в комнате уже нет. Остался только запах каши.
«Константин! Если разобраться, ты хороший парень. Но ты из моего кошмара. Не звони мне, не ходи за мной. Как ты этого не можешь понять! На что надеешься?»
Я иду под душ. Под струями воды совсем оживаю. Становлюсь бодрее, сильнее. И чувствую теперь, что ужасно голодна. Я съем сейчас два… нет, три… пожалуй, четыре бутерброда с колбасой или паштетом и теткину кашу. Я и саму тетку съем, если она не даст мне каши!
Выхожу из ванной, а уж тетушка тянет мне трубку. Кто-то звонит.
— Кто? — шепчу я с замиранием сердца.
— Вера.
«Хорошо, что не Константин! Говорить с ним на голодный желудок… У меня не хватит сил!»
Я беру трубку:
— Алло!
— Ленка! Ну ты даешь! С ума сошла…
Я прямо вижу, как Вера танцует у телефона. Не могу понять, о чем она.
— Почему?
— Ты вчера была на концерте?
— Была, — я в некоторой растерянности.
Я всегда в некоторой растерянности, когда мимо меня проплывает что-то важное.
Вера продолжает:
— А Любашу видела?
— Видела… издалека.
— А что ты ей сказала? — допытывается Вера. — Только говори правду, не увиливай.
— Ничего не говорила. Я же видела ее издалека.
После некоторой паузы Вера объявляет:
— Со вчерашнего вечера она ненавидит тебя. Говорит, что ты строила ее кандидату глазки.
У меня от этих слов темнеет в глазах.
— Но почему?.. — я осекаюсь. Не ожидала, что кто-то проведет запрещенный прием.
«Я же взглянула на него только вскользь. Это он на меня пялился, пока Люба строила глазки Саше. И это, если на то пошло, исключительно мое право — ходить в наступление. — Тут я припоминаю вчерашний вечер, и кое-что для меня проясняется. — Вот, значит, где кроется причина их ссоры! Но разве можно все так переворачивать — по существу перевирать?»
Я сейчас злая… Гнев захлестывает меня. Так и подмывает сказать Вере, что я в гробу видела Любашиного блудоглазого кандидата. Но если я скажу так, то мало что будет отличать меня от Любаши… Почему-то с некоторых пор я не могу позволить себе такой роскоши — доверяться одной, самой прямой извилине и ударять правдой-маткой в лоб, будто молотом. Я уже имела возможность убедиться и на своем опыте, и на опыте своих подруг, что такая тактика ни к чему хорошему не приводит. Никогда ни про кого не надо говорить дурно. Каждый сам заявит о себе, не замедлит. И еще я имела счастье усвоить в своих литературных мытарствах одно важное правило: тебе тревожно — смейся, тебе больно — смейся, ты умираешь уже — смейся…
И я, сжав трубку до побеления пальцев, как можно натуральней смеюсь:
— Верочка! Милочка! Ты же видела Сашу…
— Да, видела.
— Вот сама и суди: зачем мне чей-то кандидат?
— Да, ты права! — соглашается через минуту Вера. — Здесь что-то не так. Не увязывается что-то… Я ведь и кандидата видела… — подруга задумчиво хмыкает. — Впрочем, очень похоже на Любку! Ты же знаешь, она только снаружи красивая. А внутри… Лучше не заглядывать!
— Чужая душа — потемки, — к месту вставляю я.
— Это для тебя она, может, потемки — Любкина душа. А мы-то уж ее высветили за столько лет, — очень невесело смеется Вера.
И кладет трубку.
Я загибаю палец:
— Раз…
Смотрю на телефон, долго смотрю, прямо-таки гипнотизирую его.
— Что ж ты не разрываешься, любезный?
Он и правда звонит.
— Два, — говорю я и беру трубку.
Это Константин (все-таки слышу его на голодный желудок!).
— Алена, ты? — голос его напряжен.
— Я.
— Значит, так, Алена! У нас с тобой, увы, ничего не сложится, потому что я уезжаю.
«Потому что он уезжает, — отмечаю я, — у нас ничего, слава Богу, не сложится».
Навязчивая муха вьется вокруг меня. Я отмахиваюсь и едва не роняю со столика телефон.
— Счастливого пути!
— Ах так! — отчего-то свирепеет на другом конце провода Константин.
— А ты думал, я буду тебя отговаривать: не уезжай, Костя? Не уезжай, ты мой голубчик?
— Не надо меня уговаривать! — фыркает Константин. — Все уже решено! Я еду в Вышний Волочок, буду писать серию очерков… про железную дорогу и про старинные каналы… Вот так!
Он бросает трубку. Может позволить себе.
— Не джентльмен…
Смотрю на телефон и говорю:
— Три.
Жду. Долго жду. Но телефон молчит.
«Где же ты, Саша?»
Не звонит телефон. Тогда я иду на кухню. Так вкусно, так зазывно пахнет каша.
— Что там? — спрашивает тетя.
— Константин. Он дает мне отставку, — улыбаюсь я, — говорит — увы!
Тетя качает головой:
— Не тот это человек! Не спеши сбрасывать со счетов. Завтра же позвонит опять.
После полудня звонит-таки Саша.
— Лена, я весь день на работе. Иначе давно бы уже был у твоих ног.
— И не поспал? — сочувствую я.
«Это моя вина. Думаю только о себе — эгоистка. Тетушка всю ночь переживала. Теперь вот Саша неотдохнувший работает».
Саша на мой вопрос не отвечает. По-моему, он просто не считает необходимым эту тему обсуждать.
После вежливой паузы заговаривает о другом:
— Я сегодня по пути на работу обнаружил маленький китайский ресторанчик. Ты не хотела бы наведаться туда?
