Он испытал похожее на себе, когда в его жизни случилась вселенская катастрофа. Вселенская? Конечно, потому что рухнула его вселенная, рассыпался в прах мир, в котором его поселили родители.
Но видимо, человек, который взорвал его мир, разметал на куски, наделил Дмитрия частицей самого себя. Она помогла ему восстановить мир, уже его собственный.
Но Надя? Все, что он узнал о ней от Доктора, указывало на полное благополучие.
— Вы падали в детстве? — быстро спросил он.
— Я? Да, — так же быстро ответила она. — Когда занималась фехтованием.
— У вас болела нога, точнее, стопа?
— Да. Откуда вы знаете? — В ее голосе было удивление. Лекарю понравилось, что он не ошибся.
— Она болит у всякого, кто сворачивает не туда.
— То есть?
— Рапира — не ваш инструмент, — бросил он тоном, не позволяющим сомневаться.
— А какой — мой?
— Гимнастика, — сказал он.
Она засмеялась.
— Особенно сейчас, да?
— Умственная гимнастика, — уточнил он. — Я обнаружил у вас смещение двух позвонков, небольшое. Я знаю, как их вправить, но удержать их должны вы сами. Я думаю, гибкость вашего ума позволит вам переменить направление мыслей на то, которое я вам укажу.
— Как мне это сделать?
— Я вас научу. Тело состоит из ста миллиардов клеток. Надо услышать каждую, когда она подает сигнал и просит вашего внимания к себе. Скажите, у вас никогда не было близорукости? Может быть, в школе?
— Была. В школе. Вы угадали снова. А почему вы спросили?
— По моим наблюдениям, все близорукие люди обладают определенными качествами.
Она разглядывала его лицо.
— Какими, например? — Надя оживилась.
— Плохо видит вдаль тот, кто чего-то опасается во внешнем мире, в самой жизни. Но запрещает себе выказывать этот страх.
— Интересно… Да, так было. Но… прошло. Когда со мной случилось вот это, — она постучала ладонью по поручню кресла, — близорукость замерла. Потом я вообще забыла про очки. Хотя теперь читаю даже больше, чем раньше.
— Все верно. В новом состоянии вы просто вынуждены смотреть вдаль. И еще — вы наверняка разрешили себе свободно выражать свои чувства. Даже страх. Чего не позволяли себе делать раньше, — говорил Лекарь.
— Да, и собственную злость. Знаете, я чуть не перебила все горшки с цветами. Я увидела в них сходство с собой — они в полной зависимости от чужой воли. Польют — не польют, порыхлят землю или нет. — Она вздохнула. — С некоторых пор, Лекарь, я делаю то, что хочу, и поступаю так, как хочу. Иногда боюсь себя: я способна совершить то, на что никогда бы не решилась раньше.
Он кивнул.
— Вы человек из породы людей рациональных и прагматичных. На Западе их называют «сап do» — «умею делать», — сказал Лекарь. — Вы много чего умеете, но должны научиться еще одному: получать удовольствие от того, что живете здесь и сейчас. Понимаете?
— Да. — Она усмехнулась. Надя до сих пор помнила слова однокурсника, который ей нравился, но в которого она запрещала себе влюбляться: «С тобой, Надя, хорошо заниматься в библиотеке».
Тогда она обиделась, но на себя, не на него. А теперь поняла, что он имел в виду. Едва ли тот парень мог сформулировать свою мысль так точно, как Лекарь, но это правда: она не умела просто быть. То есть жить. Она умела только делать.
Надя пожала плечами.
— Я попробую, если вы скажете более конкретно.
— Научитесь получать удовольствие даже от самой простой игры.
— Например, какой?
— Складывать мозаику, — сказал Лекарь.
— Хорошо. Принесите. — Она полезла в карман за бумажником. — Впрочем, я не вправе обременять вас и просить купить мне пазлы, я пошлю в магазин Марию.
— Не трудитесь. Я принесу вам свои.
— Вы… тоже играете в такие игры?
— Конечно. Потому что я научился жить здесь и сейчас.
— Ага-а, стало быть, на мне хотите примерить ваше понимание того, что значит быть?
Он засмеялся.
— Да, — коротко ответил он.
— Мне жаль, что мы не встретились, когда я была в ином… образе, — сказала она и улыбнулась.
— Я думаю, вы понравились бы мне гораздо меньше, — отшутился он.
— Вы… мазохист? Вам приятно сочувствовать… больным? Вы испытываете наслаждение от сочувствия? — Она сощурилась. Ресницы, нижние и верхние, удлиненные тушью, почти сошлись и превратились в две гусеницы.
— А вы заметили во мне сочувствие? — насмешливо спросил он.
Надя засмеялась: — Старалась, но не смогла. Это честно. Но как понимать ваши слова?
— Болезнь пытается помочь человеку стать самим собой, настоящим. Любая, обратите внимание — любая — указывает нам, что мы где-то изменили себе.
Она хмыкнула:
— Я прочла много популярных книг о медицине и психологии, я их не люблю. Не верю.
— Я цитирую себя.
— Можно подумать, вы сами болели.
— Можно сказать, да. Я болел. Потому что не умел быть самим собой. Во мне не было гармонии. Я не любил себя, я не знал, что это значит. Болезнь — свидетельство какой-то ошибки. Это нужно усвоить.
Он прав, холодея, признала Надя. Ошибка ее родителей…
— Но ее можно исправить.
— Вы хотите сказать, я, отягощенная новыми знаниями о себе, о своем теле, встану и пойду… когда-то? — В ее голосе звучала откровенная насмешка.
— Но вы можете поехать, если захотите, — сказал он ей в тон. — Вашему новому представлению о себе коляска не будет помехой.
— Да неужели? — Она со злостью толкнула коляску, развернулась перед ним и скомандовала: — Если захочу, да? Так я хочу сейчас, везите!
— Куда? — охотно отозвался он.
— Я хочу поехать с вами в ваш клуб.
— Хорошо, — сказал он.
Дмитрий встал и толкнул коляску.
— Бросьте, я пошутила. — Надя положила руку на поручень и постучала. — Остановитесь.
— На таких колясках люди, которые сумели родиться заново, восходят на Гималаи. Вы слышали?
— Да, но это жалкое зрелище, — сказала она и закинула голову, пытаясь увидеть его лицо.
— Они так не думают, так не чувствуют, — сказал он.
— А что вы делаете в клубе? — спросила Надя.
— Кидаю ножи. В цель. Кстати, у вас сильные руки, я заметил. Я научу вас. — Он развернул ее лицом к себе. — Ждите меня завтра, Надя.
Он уехал, а Надя осталась ждать завтра.
