Его внимание привлекли две лодки, скользившие по реке. Одна повернула к пристани. Даже в тусклом свете луны было заметно, что лодка глубоко сидит в воде, и Саксон поразился алчности капитана, так перегрузившего лодку в обмелевшей реке. При малейшем просчете лодка рисковала наскочить на мель или подводный камень и вообще утратить способность двигаться.
Точно так же, как теперь Саксон.
С досады он грязно выругался, извергая проклятия, способные смутить даже неотесанные отребья, обретавшиеся возле реки. Он так до сих пор и не сумел узнать, кто угрожает королеве. Не было ни одной зацепки, позволявшей думать, что след ведет на берег, разве что несколько отпечатков ног. Саксон предположил, что те, кто выпустил стрелы, имели сообщника, ожидавшего их с лодкой. Он чувствовал, что упустил что-то важное, но никак не мог сообразить, что именно.
Не удалось ему и разгадать тайну предупреждения, пущенного на стреле в окно Мэллори. Он перебрал всех обитателей дворца, способных стрелять из лука, но, судя по всему, ни один из них не имел возможности удалить Мэллори из дворца, лишив королеву ее защиты, да и не был в этом заинтересован. Когда он упомянул Бертрама де Пари, питавшего неприязнь к Мэллори, девушка рассказала ему, как отнеслась королева к подозрениям на его счет.
– Она была непреклонна, – сказала Мэллори. – Она считает Бертрама де Пари заслуживающим доверия, потому что он состоит на службе у надежного союзника.
– Союзы часто распадаются, – ответил он ей тогда.
Мэллори промолчала, что сказало ему о многом. Она не станет осуждать королеву, даже если с ней не согласна.
Но стрелу мог пустить кто угодно, включая тех, кого Саксон считал не умеющими стрелять. Не требуется особого мастерства, чтобы выпустить стрелу вверх, как доказала сегодня леди Элита. В особенности если окна такие широкие, как во дворце. Ни аквитанским герцогам, ни королю Генриху не могло прийти в голову, что дворец когда-нибудь подвергнется нападению. Лучнику, пустившему стрелу в окно Мэллори, всего-то и нужно было, что прицелиться примерно в том направлении и спустить тетиву. Влетит ли стрела в окно и упадет на пол или вонзится во что-то – или в кого-то – для него не имело значения. Важно было передать послание Мэллори.
Саксон мог бы сказать этому лучнику, что он напрасно потратил время. Подобное послание не могло напугать Мэллори де Сен-Себастьян!
Прочитав предупреждение, Мэллори побледнела. Но сразу же поспешила тайно поговорить с королевой Элеонорой. Даже Саксона не пригласили присутствовать при их беседе. А он пытался. Мэллори ничего не рассказала ему об этой встрече. Заметила лишь, что королева поблагодарила ее за сообщение о происшествии.
Всегда ли Мэллори де Сен-Себастьян так скрытна? Он почти ничего о ней не знал. Гораздо меньше, чем о ее отце. Но одно он знал точно: судя по тому, как она избегала его взгляда, даже когда он держал ее в объятиях, Саксон заключил, что эта девушка определенно что-то скрывает.
Ничего удивительного! Он еще не встречал в окружении королевы ни одного человека, которому нечего было скрывать.
– Саксон Фицджаст? Это ты? – раздался тревожный голос.
Держа руку на рукояти кинжала под плащом, Саксон стремительно повернулся к стоявшему позади мужчине.
– Ты так и будешь стоять столбом или все-таки поприветствуешь своего брата и поздравишь с прибытием в Пуатье? – спросил Годард Фицджаст.
Саксон, не отрывая руки от кинжала, оценивающе оглядел стоявшего перед ним в полоске лунного света мужчину. Годард был не так высок ростом, как он, но угловатые черты лица, резкость которых подчеркивал неровный шрам, пересекавший лоб прямо под шлемом, и спутанные пряди светло-каштановых волос казались почти неотличимы от его собственных. Можно было подумать, что шрам на лбу остался после скользящего удара мечом, из-за того, что меч предварительно задел кольчугу, но Саксон знал, что это результат падения с лошади.
Саксон выпустил рукоять кинжала и, заложив руки за спину, сплел пальцы под лютней, которую, исполняя обязанности трубадура при дворе королевы, всегда носил при себе. Отец их считал достойным занятием для мужчины исключительно участие в сражениях, будь то на турнирах или на поле боя. Годард, как первенец и наследник отца, вероятно, отличался той же узколобостью. Он скорее всего рассматривал положение трубадура как пустое и достойное сожаления растрачивание Саксоном полученного им прежде образования. Саксон напомнил себе, что еще не имел удовольствия объяснить брату, насколько подобные предположения опрометчивы, и не сможет этого сделать до тех пор, пока находится при дворе королевы.
– Зачем ты здесь? – холодно, в тон Годарду, спросил Саксон.
– Разве тебе не передали, чтобы ты дожидался моего прибытия?
– Мне приказали дождаться посланца короля. Я и подумать не мог, что им окажется мой собственный брат!
– Но вот я здесь! – Годард, широко раскинув руки, высокомерно улыбнулся Саксону, как часто делал в детстве.
– Ты должен был появиться две недели назад!
– Произошли кое-какие изменения.
Саксон кивнул. Годард не сообщил ему ничего нового по сравнению с тем, о чем он и сам уже догадался, слушая, как посыльный французского короля, осторожно выбирая каждое слово, разговаривал с королевой Элеонорой.
– Как, например, твое пребывание здесь, при дворе королевы, – сказал Годард, оглядывая берег. – Что заставило тебя связать с королевой свою судьбу? Она нарушила все клятвы, которые когда-то дата! Почему ты поверил, что она вознаградит тебя за преданность, как обещала?
– Я не намерен обсуждать это здесь! – ответил Саксон.
Годард зачастую вел себя так, словно был на несколько лет моложе Саксона, хотя на самом деле опередил его менее чем на полчаса, родившись вторым из тройни. Первый умер, не протянув и часа после рождения, а их мать проиграла битву за свою жизнь всего через день после того, как произвела на свет троих младенцев. Отец и мачеха обожали Годарда, наследника рода, он всегда получал все, что пожелает. Ему нанимали лучших учителей – хотя он сумел выучиться немногим больше, чем читать и писать свое собственное имя, – и самых опытных инструкторов воинского искусства и верховой езды. Саксону повезло, что ему разрешили присутствовать на уроках, но отца не заботило, как идут дела у его второго выжившего сына, и он отказывался признавать, что иногда способности Саксона далеко превосходили возможности его брата.
– Я не был уверен, могу ли доверять тебе, но наш молочный брат всегда утверждал, что на тебя можно положиться, – продолжал Годард.
– Как Бруно?
– Убит.
На этот раз проклятия Саксона громом прокатились вдоль речного берега. Но он сразу же понизил голос, заметив, что все головы повернулись в их сторону. Нельзя было допустить, чтобы скорбь из-за гибели молочного брата сгубила все дело, ради которого Бруно пожертвовал жизнью. Бруно Хамфри был несколькими годами старше Саксона и Годарда, и именно он добивался, чтобы Саксон в совершенстве овладел всеми навыками, необходимыми мужчине, чтобы доблестно служить своей стране и королю. Когда поведение Саксона не отвечало ожиданиям Бруно, наказание следовало незамедлительно, но всегда заканчивалось смехом. Ведро ледяной воды на голову или задание отыскать единственный помеченный стебелек в стоге сена – вот кара, ожидавшая Саксона, если он отлынивал от занятий или не мог ответить заданный урок. Каждый раз Бруно ставил перед ним задачу, потом помогал выполнять ее, и они вместе смеялись над теми промахами, что Саксон умудрялся допустить в этот день.
