Поскольку карта напечатана на плоской поверхности, то хватило всего четырех цветов, что– бы ни один штат не сливался со своим соседом. Для глобуса было бы достаточно все тех же четырех цветов. А вот будь карта отпечатана на полом цилиндре – по форме напоминающем пончик, – то, чтобы отличить один штат от другого, потребовалось бы уже семь цветов. Однако существуют, конечно же, и другие причины, почему нам крайне редко попадается карта США на пончике.
– Интересно, где они сейчас находятся? – повторил Верлин. Он мысленно прочерчивал маршрут странствий дочери и зятя, подсознательно желая, чтобы они еще очень, очень не скоро добрались до такого жуткого места, как Нью-Йорк.
– Интересно, куда это его сейчас занесло? – спросила Пэтси, кивнув своим вороньим гнездом (ее волосы являли собой триллион взъерошенных ураганом кудряшек, которые она каким-то немыслимым образом наловчилась укладывать в некое подобие прически и которые по наследству передала дочери) на преподобного Бадди Винклера.
Сидя в кресле перед телевизором, Бадди в данную минуту пребывал в объятиях Морфея. При этом преподобный извивался и дергался, однако ему явно пригрезилось нечто приятное – его тонкие губы были растянуты в благочестивой улыбке. В общем, Винклер немилосердно дергался, брыкался и потел, как коробка со льдом. Пэтси как зачарованная смотрела на него, любуясь исходившим от него светом, ярким свечением его фурункулов. Она даже выключила свет.
– Эй! Что ты делаешь? – проворчал Верлин. – Я же изучаю эту чертову карту.
– Извини, дорогой! Я просто хотела проверить, сможешь ли ты рассматривать ее в свете фурункулов Бадди.
Пэтси снова включила свет, и в то же мгновение Бадди проснулся. Придя в себя и поняв, что на телевидении настал прайм-тайм, а матч давно закончился, он повернулся к Верлину и Пэтси и одарил их серьезной улыбкой.
– Со мной только что разговаривал сам Господь! – сообщил он и в следующую секунду ввел в действие свой саксофоноподобный голос. – Господь воззвал ко мне в этой вот гостиной!
– Как это неучтиво с его стороны! Это, в конце концов, мой дом, мог бы и мне сказать что-нибудь!
– Пэтси!
– А ты, Верлин, слышал Господа Бога? Клянусь, если бы я знала, что Отец Небесный заглянет к нам, я бы вытряхнула наши благословенные пепельницы.
– Пэтси! – в унисон воскликнули Верлин и Бадди.
– Простите. У меня и в мыслях нет насмехаться. Просто это… весьма необычно. – Пэтси посмотрела на Верлина, надеясь, что он поддержит ее, однако тот был запечатан так же крепко, как прямоугольные коробки с сухими завтраками, на которые были ужасно похожи прямоугольные лоскутки на Равнинах. Пэтси сочла себя вправе вернуться к прежнему язвительному тону. – И что же Господь сказал тебе, Бадди? – Интерес ее был неподдельным. Искренне неподдельным.
– Храм, – коротко и непонятно ответил Бадди. – Бог сказал мне что-то там о восстановлении Храма. – Прозвучало это объяснение так, будто преподобный не слишком хорошо расслышал слова Господа.
– Восстановление какого Храма?
Бадди неожиданно вскочил с кресла.
– Сколько сейчас времени?
– Где-то четверть девятого, – ответил Верлин.
– М-м-м. Уже слишком поздно. – Бадди едва ли не с нежностью провел рукой по своим вулканическим прыщам, густо усеивавшим его подбородок. – Первое, что я сделаю завтра утром, – объявил он, – это позвоню по телефону какому-нибудь еврею.
* * *
Жестянка Бобов серьезно опасался(ась), что после того, как Эллен Черри вышла замуж за лысеющего прожигателя жизни по имени Бумер Петуэй, его(ее), не дай Бог, без всяких вскроют, опустошат и вместе с другими пустыми консервными банками привяжут к заднему бамперу автомобиля новобрачных. И когда машина будет ехать по улице, за ней будет тянуться длинный шлейф бумажных флажков, лент, надутых презервативов и выжатого содержимого тюбиков с кремом для бритья. При этом пустые жестянки в самом его хвосте, ударяясь об асфальт, будут цокать и дребезжать, оповещая своим вульгарным грохотом всех и каждого о том, что пассажиры, робея и нервничая, следуют от алтаря к супружескому ложу.
Как оказалось, свадебный автомобиль Эллен Черри имел вид жареной индейки на колесах, но ни у кого из подруг-официанток – которые сначала всплакнули, потом напились, потом опять всплакнули – рука не поднялась разукрасить соответствующим образом столь необычную машину. Индейкомобиль никак не подходил для подобной цели.
– А что, если попробовать клюквенный соус? – предложила одна из официанток.
– Сколько ж, интересно, его понадобится? – возразила другая.
– И как мы его используем? – добавила третья.
– И где мы его в таком количестве возьмем? – полюбопытствовала четвертая.
– И вообще, какое отношение клюквенный соус имеет к будущему мужу, с которого потом еще сдувай пылинки всю жизнь? – спросила пятая.
В конечном итоге подруги даже пальцем не прикоснулись к моторизованной индейке. Скорее всего индейка была завершенным предложением, в том числе и в грамматическом смысле. Предложением, к которому было невозможно добавить ни придаточное, ни еще какую-нибудь фразу. А может, она просто была единственной в своем роде, удивительной и ни на что не похожей.
Итак, Жестянка размышлял(а) о том, хотелось бы ему(ей) оказаться в роли участника(цы) такого пустозвонно-веселого свадебного кортежа. Сумей он(а) при помощи мистера Посоха добраться до какой-нибудь придорожной церкви, лежать ему(ей) сейчас неподвижно в церковном дворике, пустому(ой), без единой капельки соуса, пока кто-нибудь из подруг невесты не подобрал бы его(ей) и не привязал к заднему бамперу свадебного автомобиля, и под звон и дребезжание, возвещавшие миру о том, что «Мы теперь муж и жена!», он(а) навсегда закончил(а) бы свою карьеру – если не в лучах славы, то по крайней мере в качестве участника традиционного ритуала, веселого и шумного. Насколько приятнее это бы было, нежели остаться лежать на груде камней, став поживой для дикобразов, на которую с высоты писают птицы небесные.
Однако погодите. С чего это ему(ей) предаваться столь мрачным фантазиям? До заката оставалась еще пара часов. Солнце с прежней термоядерной небрежностью жизнерадостно превращало водород в гелий со скоростью четыре миллиона двести тысяч тонн в секунду, а в это время внутри нагретой солнцем консервной банки бобы предавались радостным воспоминаниям о фотосинтезе, который сделал возможным их появление на свет. Более того, Раковина продолжила свое повествование. Жестянка отмел(а) прочь ощущение своей неминуемой гибели и весь(вся) обратилась в слух.
* * *
Бумер вознамерился осушить шампанское прямо из горлышка, чем, надо сказать, оскорбил в лучших чувствах свою молодую жену. Будучи южанкой, Эллен Черри отличалась хорошими манерами.
Она вернулась в кухонный отсек и принесла оттуда пару стаканов. Это были стаканы для питьевой воды, но все-таки лучше, чем ничего.
