Книга Эфина - Ноэль Реваз

Оболочка покидает кафе. Обвисший покров со все еще жесткими краями, что позволяет ему сохранять вертикальное положение. Т. разонравились пьяницы, он влез в их шкуру, и увиденное не показалось ему романтичным. Он больше не хочет смотреть на загорелые лица официанток. На их бездуховные лица. Он идет, шатаясь, через улицу. Он выпил два своих обычных ромашковых чая. В памяти всплывают слова, звучавшие при расставаниях. Роковые фразы, напутствия, произнесенные в момент разрыва отношений. Слоги, которые он не давал себе труда собрать в подставленные ладони, к которым всегда поворачивался спиной. Он не знал, что эти слова прилипли к его спине и путешествовали с ним по жизни, а теперь сделали круг и бросились ему в лицо, как страницы распотрошенной ветром газеты. Ветер поменялся, говорит себе Т., стирая этот поток ругательств.

Была у него одна подруга, она впала в ярость и кричала, уперев руки в бока. Т. смотрел на стоявшую на пороге хижины фермершу, и уголки его губ поднимались в улыбке. Фермерша разозлилась, а кулаки еще сильнее вдавились в пышные бедра. Насколько помнит Т., перед хижиной прозвучали очень грубые слова, да, они были очень весомыми, потом дверь захлопнулась, и Т. отправился прочь, ко всем чертям. Проклятья женщины пристали к его коже, и Т. почти уверен, что вскоре прибудет «по назначению». Но дорога всегда длиннее, чем кажется, на ней много этапов. Есть, например, этап жизни со странным тощим созданием в пирсинге. Она сидит на скамейке и вдруг встречается с ним взглядом. Т. удивлен, он понимает, что она — спутница. Подруга самой низкой категории, что уж тут говорить, но ведь чувства подобны ракушкам, они крепятся к самым неожиданным основаниям. Союз юной особы с Т. выглядит весьма необычно, на нее оборачиваются в автобусе. Девушка в кольцах и иголках часто прижимается к Т., и он обнимает ее, но с опаской. Было бы верхом идиотизма пораниться об эти, с позволения сказать, украшения. Никто никогда не говорил Т. столь безоговорочно верных слов. Ни одно сердце не приносило таких чистых обетов, а еще ему впервые посвящают стихи. Т. уже готов был задуматься о чем-то более серьезном, но девушка улетучилась, прихватив с собой его блокноты. Чистые, к несчастью, лучше бы забрала исписанные, Т. все равно собирался их выбросить, хоть и не подавал вида.

Его узнают на улице. Друг не понимает, почему Т. обращается к нему «Директор». Но Т. стал чем-то вроде бродячего пустомели, дрейфующего без руля и ветрил бесприютного маргинала, что подтверждает легкий запашок от потемневшего воротничка рубашки. Т. вглядывается в лицо друга, и тот мгновенно придает ему должное выражение. Морщин на лице друга много, а вот глаза не уменьшились. Голос тоже узнаваем. Модуляции этого голоса переносят его на сцену. Вот он, друг первых лет, блиставший вместе с ним на подмостках. Его творческий путь прервался, нет, не так, он продолжил выступать, но в тех местах, где Т. не бывал. Друг хлопает Т. по спине, для этого требуется определенное мужество, но дружба должна торжествовать над отвращением. Они садятся на террасе. Стул из искусственной соломки неудобен Т., его раздавшемуся телу требуется больше места. Бывший друг умен. Он всегда был красноречив, склонен к анализу и мог заговорить даже журналистов. Т. производил такое же впечатление. Когда им было по двадцать два, двадцать пять лет, они вели оживленные споры. В те времена Т. носил во внутреннем кармане пиджака — поближе к губам — пачку сигарет. Потом Т. превратился в бесхарактерного слабака, а его друг сумел пронести через всю жизнь свой затейливый карточный домик. Маленькое окошечко на верхушке всегда открыто для журналистов. Бывший друг умеет ориентироваться в жизни, и его колчан полон стрел. Он ставил спектакли. Он умеет писать рецензии. Даже опубликовал книжечку. Письма Т. на этом фоне напоминают следы когтей неясыти. Друг был женат и развелся — два или три раза, но его супружеская жизнь продлилась втрое дольше, чем у Т. Он занимался своими детьми и наверняка провожал их по утрам в школу. Т. интересуется, есть ли у друга дети. Ответ утвердительный. Двое, показывает на пальцах друг. А жен сколько? Бывшему другу не хочется ворошить прошлое, но он заверяет, что опыт был плодотворным и что все в жизни имеет смысл, ну, и конец, естественно, тоже. Значит, он и тут держит удар — в отличие от Т. — непоследовательного, не поддающегося никакому влиянию. Забавно наблюдать за бывшим другом. Кажется, что он посыпал голову пеплом, а гримерша подрисовала ему мешки под глазами. Нанесла на лицо сероватый тон и приклеила фальшивый лоб в морщинах. А может, и фальшмакушку. После чего он напялил парик и подложил подушки под пиджак. В этот момент бывший друг открывает рот. Судя по всему, говорить он собирается о чем-то важном, глаза у него посерьезнели, а Т. вспоминает, как они распутничали вместе тридцать лет назад. Бывший друг крепко сжимает пальцами чашку и смотрит на свою руку. Они с Т. были друзьями. Настоящими друзьями. Кое-что произошло, они потеряли друг друга из виду, но они с Т. друзья навек. Бывший друг поднимает глаза, чтобы проверить, согласен с ним Т. или нет, и Т. — он всегда был трусоват и не любил возражать — просто кивает. Друг хочет знать, помнит ли Т. о клятве. О клятве, повторяет Т., чтобы выгадать время. Да, о клятве сыграть на могиле. Четыре слова оживляют память Т. Один из них должен сыграть на могиле. На могиле другого — того, кто умрет первым. Друг на могиле Т. Или Т. на его могиле. Тут оба невольно оглядывают друг друга, пытаясь угадать, кто ближе к смерти и у кого больше шансов сыграть роль на свежем перегное. Это неизвестно, все может произойти очень-очень быстро, говорит бывший друг, вышедший победителем в сравнении. Он в отличной форме, но состояние здоровья решает далеко не все. Происходят несчастные случаи. Существует фактор невезения. Судьба. А еще нужда, соглашается Т., который не собирается раньше времени уходить со сцены. Жизнь далеко не каждый день веселит и радует нас. Но тут уж ничего не поделаешь, кое-что можно стерпеть, если хочешь выжить, придется идти на компромиссы. Стать одноруким или хромоногим. Быть прикованным к постели в четырех стенах своей комнаты. Сам Т. будет считать себя более или менее живым и вполне счастливым, пока может дышать, держать в руках ручку и слушать летним утром затейливое, с металлическим присвистом, пение дроздов. Бывший друг придерживается иного мнения. Его поражает, что человек может наплевательски относиться к частям своего тела. Он изумляется: как можно чувствовать себя довольным, если ты заперт в тесной комнатушке, стоящую под кроватью утку тебе подает санитарка, еду выбирают другие люди, а женщины и все, что с ними связано, отсутствуют как класс. Нет, бывший друг предпочел бы уйти прежде, чем с ним случится подобное. В таком случае, делает вывод Т., его друг будет первым. Молчание — не всегда признак неловкости. Разговаривать совсем не обязательно, можно просто сидеть и глазеть на прохожих. Официантка приносит счет. Т. каким-то чудом находит в карманах несколько монет. Да, продолжает разговор бывший друг, раскрывая портмоне, у них с Т. равные шансы на выживание. Пятьдесят на пятьдесят, заранее ничего не известно. Двое мужчин снова смотрят друг на друга, оценивая, кто выглядит хуже. Тем не менее, говорит заносчивый бывший друг, Т. должен выразить свою волю на случай, если первым ляжет в могилу. Пусть выразит последнюю волю. Есть ли что-то еще, помимо текста, который они поклялись сыграть? У Т. нет определенного мнения на сей счет. Ах да, он подумывает над тем, не попросить ли, чтобы его снесли на помойку вместе с бытовыми отходами. Т. в мусорном мешке, среди овощных очисток. Разве не смешно? У Т. всегда было чувство юмора, говорит бывший друг, чтобы отвлечь его от мыслей о помойке. Итак, первое: где состоятся похороны Т.? Ну, Т. предпочитает кремацию. Уйти вместе с дымом в небо, под облака. Стать пищей для дроздов. Кстати, что могут склевать дрозды — кости или пепел? Бывший друг не знает, официантка тоже не в курсе. А понимает ли эта девица французский язык, Т. ведь задал вопрос громко и отчетливо. Бывший друг пускается в объяснения, а девушка продолжает вытирать тряпкой столы. Ладно. В том случае, если Т. кремируют, друг отправится в колумбарий. Это не самое удобное место, но он сыграет свою роль, стоя перед нишей. Будет много приглашенных, говорит бывший друг, размышляя о маленьких ячейках. Если же Т. зароют в могиле, друг явится на кладбище, даже на другой край света, и произнесет текст рядом с распятием. Бывший друг ждет изъявлений благодарности, но, видимо, не дождется. А Т.? Знает ли он, куда ему следует явиться? Знает ли он, куда пойдет после смерти друга, когда сидящий напротив человек окончит свой земной путь и газеты сообщат о смерти артиста? Т. может не волноваться, уверяет друг, в газетах наверняка появится некролог, и Т. его не пропустит, прочтет черным по белому. Ну не на первой полосе, конечно. Не крупным шрифтом, а мелкими буквами, поскольку актеров, как известно, ни во что не ставят. На эту тему Т. может кое-что добавить. Театру отводят микроскопическое место. Ему бы следовало стать футболистом, а не топтать подмостки. У него были бы крепкие, как у бизона, ноги, толпа знала бы его в лицо. Так какого же черта Т. не остался в кино? — спрашивает бывший друг, ступая на зыбкую почву. В кино — он был в полном порядке, уход стал ошибкой, повторяет погрузившийся в болото до пояса ментор. Т. с интересом наблюдает за птицами. До чего же храбрый этот воробей, что ищет пропитание среди чашек. Интересует Т. и задница официантки, перегнувшейся через стол, но об этом и говорить нечего, это и так ясно, такова земная карма Т.