4
Лето
Sumer is icumin in,
Lhude sing cuccu.
Groweth sed and bloweth med,
And springth the wude nu.
Sing cuccu![67]
Лето пришло,
Пой громче, кукушка,
Семена прорастают, зацветают луга,
И в лесах распускаются почки,
Пой, кукушка.
В середине дня середины мэрилендского июля, то есть через три с чем-то недели после Летнего Солнцеворота, Поэт/Профессор/Спутница Жизни/Критик Аманда Тодд, прочитавшая по просьбе ее супруга предыдущую главу («Весна») его чем-оно-там-окажется-пока-непонятно, заявила или объявила автору оного:
— Два вопроса-дефис-замечания, идет?
— Дефинируй.
К недоуменному разочарованию Джорджа Ирвинга Ньюитта, Видение/Греза/Глюк/Все что угодно № 3 его все еще не посетило. А пока он ожидал посещения, Тропический Смерч «Артур» и Ураган «Берта», словно отвечая на зов его бурного Видения № 2, похоже, открыли в Карибах очередной оживленный сезон атлантических бурь. Промышленный индекс Доу-Джонса, достигший в прошлом октябре рекордно высоких 14 000, съехал в ходе последовавшего за этим мирового экономического спада ниже 11 000 и продолжал пугающе соскальзывать вниз. Китайское правительство арестовывало тибетских демонстрантов en masse[68](не самая лучшая реклама предстоящей пекинской Олимпиады). Мы же, Ньюитт/Тодды любовались в ночь, предшествовавшую этому полуденному разговору, роскошной, полной Оленьей Луной[69]и блистающим Юпитером, кои взошли над Стратфордом/Бриджтауном. Сейчас, покончив с нашими утренними раздельными служениями музе, мы попиваем фруктовые коктейли и грызем граноловые батончики на кондиционированной кухне снятой нами квартиры — для того, чтобы перекусывать на ее застекленном балкончике, снаружи слишком жарко и влажно.
— Ну-с, для начала? — начинает Манди, не так давно перенявшая эту вопросительную интонацию у своих студентов. — Если я правильно помню — а помню я правильно, потому что проверяла? — прежде, в главе «Зима», когда твой Рассказчик поднимается в день Летнего Солнцеворота по ступеням СтратКолловского «дома Шекспира», чтобы отвести свою миссис на ленч, он вспоминает, как в Сентябрьское Равноденствие споткнулся и упал на крыльце шекспировского дома, так? И это — плюс паренек со «Сторожевой башней» Свидетелей Иеговы на коленях — напоминает ему о совершенном в детстве вместе с родителями Дружка Неда восхождении на пожарную башню, во время которого он впервые узнал о равноденствиях и солнцеворотах, что и привело его к так называемому Солнцеворотному Истолкованию Постравноденственного Видения № 1. Все достаточно разумно. Я тебя еще не запутала?
Муж ее полагает, что нет, не запутала:
— Как-никак всю эту мутотень я и написал…
— В таком случае не объяснишь ли ты мне то, чего Рассказчик не объясняет: почему толчком к Башенному Истолкованию стало также и «эврименовское» издание комедий Уилла? Я помню, ты что-то говорил на сей счет у «Боззелли», но, по-моему, так и не объяснил нигде значения этой книжки, не ограничивающегося простой цепочкой «дом Шекспира» — шекспировский дом — шекспировские пьесы. Мы что же, должны относиться к великому Истолкованию как к привидевшемуся Рассказчику Сну в Зимнюю Ночь — или как?
Ну хорошо, Автор понимает и с готовностью признает, что на самом деле он не знал, почему это стало толчком для него, — знал лишь, что толчок был внезапен и силен. Предположение, высказанное его супругой, показалось ему и правдоподобным, и чересчур умственным; однако теперь, после того как она задала этот вопрос, ответ представляется ему очевидным, особенно в свете штормового Видения № 2: Шекспировскую Привязку образовывал не «Сон в летнюю ночь», но другая «комедия», куда более мрачная, — «Буря». Проспер=Просперо, умеющий заклинать шторма волшебник, протагонист этой пьесы, предрекающий под конец ее[70], что отныне он посвятит «могиле всяко третье размышленье»!
— Лежала на самом виду, потому ты ее и не заметил, — предположила Аманда, которой перекличка эта всегда представлялась настолько самоочевидной, что и упоминания особого не заслуживала.
Нед же, как это ни странно, в те давние дни их сочинительского ученичества ни разу, насколько помнит Дж., не соединял свою фамилию с именем созданного Шекспиром, обосновавшегося на острове герцога Миланского.
— Что я действительно помню, так это давнее его рассуждение о том, что писателю, который присваивает своему в высшей степени преуспевающему протагонисту имя наподобие «мистер Проспер», непременно быть биту, — если, конечно, пишет он не Аллегорию с прописной «А» и не откровенный фарс, второстепенные персонажи коего носят имена вроде Трэнси Транжира и Мэри Мизер.
— Или, — прибавила Манди, — если Протагонист П., несмотря на столь красивое имя, не проваливает в конечном счете любое дело, за какое берется, и ему остается лишь скрежетать зубами по поводу тяжело-весной саркастичности жизни, а не автора. Так? Помнится, ты говорил мне все это лет сорок назад, когда оба мы были еще о-го-го.
Под тогдашнюю песенку Мэри Хопкин:
— «То были дни-и-и, мой друг, — напел Дж. своей все еще возлюбленной. — Без края и конца-а»[71]. Цветущее лето наших жизней.
— Вот и давай подсуетись насчет посвященного ей Видения с прописной «В».
Он постарается, пообещал Рассказчик. Но, помнится, она говорила о двух вопросах-замечаниях, касающихся его пробного пока-что-черновика. Каков второй?
— Ну… — Последний глоток фруктового коктейля. — Это же ты у нас верховный сказитель, а я просто лирический поэт и…
— Просто подлиза, — неодобрительно перебивает ее муж.
— Но мне никак не удается отделаться от мысли, что именно сейчас, в настоящем времени твоего рассказа, должно произойти что-то более любопытное, чем просто вереница видений, подталкивающих Рассказчика к воспоминаниям о его и Неда Проспера ранних годах и к вялым надеждам на то, что из них удастся составить следующую книгу Дж. И. Ньюитта…
