Наступил день, когда катер доставил орду гостей с Барсума, и мой тихий, мирный, спокойный корабль превратился в подобие Колизея накануне гладиаторских боев. Рубку, спальню, кладовые и медотсек я предусмотрительно запер, но в остальных помещениях (кроме, пожалуй, карцера) кружились пестрые людские водовороты, сверкали яркие огни, развевались одежды и темные локоны, блестели глаза, и на оливково-смуглой коже рассыпались искры самоцветов. В кают-компании (там был оборудован бар) закусывали и пили; в гимнастическом зале, украшенном цветочными гирляндами из моих оранжерей, пили, закусывали и сплетничали; во всех остальных местах, не считая салона, творилось то же самое. Двери в салон были пока закрыты — в ожидании предстоящего священнодействия. Вероятно, оно являлось событием всепланетного масштаба, так как кроме деловых кругов и журналистов пожаловали политики — от правящей хунты, а также от хунт Свирепых Ягуаров, Серого Кондора, Анаконды и Оцелота. Пили много, но все вели себя на удивление прилично, не исключая репортеров, — наверно, потому, что у карцера дежурил наряд роботов с лучеметами.
Наконец огромные двери салона распахнулись, и публика, истомившаяся в ожидании, валом хлынула внутрь. Должен заметить, что все спейстрейдеры стремятся сохранить порядок на таких мероприятиях, а я — еще больше, чем остальные. У меня имеется свой способ проведения аукционов, абсолютно объективный и не позволяющий участникам сунуть нос в чужие дела. Итак, первым делом зрители занимают места в бельэтажа, а непосредственные участники — в партере, подальше друг от друга. Каждому из них выдается миниатюрный терминал, связанный с компьютером “Цирцеи”, и каждый может отстучать на нем предлагаемую цену. Высшая ставка загорается на табло; желающие прибавить делают это скрытно, так как их кресла скорей похожи на кабины, не позволяющие разглядеть ни движений руки, ни выражения лица. Затем трижды падает молоток. Все! Продано!
Есть в этом деле маленький секрет — мой собственный терминал, на котором высвечивается максимальная цена и с которого я могу ее повысить, если недоволен наилучшим предложением. Это значит, что ни одна модель не уйдет задешево — в крайнем случае она остается у меня; ведь только мне известны номера терминалов и фамилии победителей. Уверяю вас, что при такой системе никто не знает, какое платье кому досталось и сколько из них выкупил сам жадный Старина Френчи. Демонстрация проводится неторопливо, чтобы манекенщица успела переодеться. В паузах я развлекаю публику всякими шуточками, роботы разносят прохладительное и горячительное, а гости обмениваются впечатлениями. Смысл длительного показа — двоякий; во-первых, я могу нанять только одну манекенщицу (зато самую лучшую, вроде Кассильды), а во-вторых, оценить реакцию покупателей. Стоит ли добавлять, что со своего места я вижу всех, а также их имена и предложения на своем терминале?
Мы начали в обычном неспешном ритме. Кассильда была выше всяких похвал — безусловно, звезда, а не черная дыра: макияж великолепен, жесты отточенны, движения плавны, ткань струится с покатых плеч, глаза сияют, волосы вьются. Зрители хлопали в восторге, покупатели трудились над терминалами, “Цирцея” подсчитывала прибыль, роботы метались с подносами туда-сюда, а мы с Шандрой развлекали гостей.
Как я уже упоминал, моя прекрасная леди не демонстрировала платья, однако являлась полноправной участницей шоу. То был ее первый выход в свет, и я не поскупился на закуски и напитки, дабы обставить его надлежащим образом. Пусть привередливым барсумийцам Шандра казалась “тяжеловесной”, пусть ее рыжеватые локоны и изумрудные глаза являли для них непривычную гамму, пусть!.. Но здесь, на борту “Цирцеи”, она была хозяйкой — госпожой, владычицей, повелительницей! Королевой, черт побери! И ее король (вернее — престарелый принц) желал подчеркнуть ее власть.
Я выбрал для Шандры изысканное черное платье, расшитое золотом; в ее волосах, отросших к тому времени до плеч, сияла изумрудная корона о шести зубцах; ее обнаженные руки были унизаны браслетами, в ее ушах сверкали серьги, подобранные в тон диадеме; ее стройную талию перехватывал пояс, и угольно-черная ткань спадала до щиколоток плавными мягкими волнами; ее грудь была полунагой и прикрытой изящнейшими кружевами, переплетением темных, алых и золотых нитей, подобных взрыву сверхновой. Как она была прекрасна! Барсумийцы, по большей части — мужчины, не сводили с нее восхищенных глаз. Тяжеловесная или нет, она была женщиной, восхитительной женщиной, достойной поклонения! Держалась она превосходно. Темы ее бесед с гостями были ограничены пейзажами Барсума, действием, творившимся на помосте, да двумя десятками книг, которые она успела прочесть, но все это Шандра выкладывала с той обворожительной улыбкой, что придает любым словам женщины некий загадочный смысл, намек на тайну. При всей своей невинности она подхватила у Кассильды пару крепких выражений, но в ее устах они казались вполне уместными — словно королева снисходит до жаргона подданных. Во всяком случае, брови барсумийцев не поднимались слишком высоко, а их оливковые физиономии сияли, будто натертые маслом. Наконец я заметил, как наш привередливый друг, агент “Инезильи”, кудахчет и распускает хвост перед моей супругой, и восторжествовал. Это была победа!
То же самое относилось к аукциону. Мы завершили его, и я начал обходить участников, передавая им сертификаты — вместе со своими поздравлениями и чарующими улыбками Шандры. Только одна вещь осталась непроданной, цены были вполне приличные, и я уже подсчитал, что наше путешествие в мир Барсума полностью окупилось. У меня мелькнула мысль, что теперь стоит заняться экспортом — приобрести большую партию кристаллошелка, записи спортивных состязаний, два-три патента на технические новшества и — чем черт не шутит! — дюжину черных единорогов. Вместе с моими шабнами и птерогекконами они бы составили целый передвижной зверинец.
Вечером я отметил очередную улыбку Фортуны в скромном, но приятном обществе, вместе с Кассильдой и Шандрой, а наутро спустился в Гатол, дабы заняться экспортными операциями. В течение следующей недели я редко видел обеих своих дам, хотя к ужину неизменно возвращался на “Цирцею”. Они почти не покидали салона, но, вслушиваясь в переменчивый рокот центробежных двигателей, я догадывался, что Кассильда Долорес дим Каракоса натаскивает мою супругу в полном диапазоне гравитационных сил, в котором люди еще думают о тряпках и нарядах. Это составляло от двух сотых до одной и трех десятых “же”, так что я мог надеяться, что после подобной полировки Шандра не ударит в грязь лицом ни в городах сакабонов, ни в тяжелом мире Сан-Брендана. Коридор и гимнастический зал были все еще пропитаны густыми парфюмерными ароматами, помост звенел от перепляса каблучков, а роботы носились как оглашенные, таская грудами одежду и белье, ларцы с косметикой и тяжкие подносы с закусками и бутылками. Вероятно, превращение моей Шандры в профессиональную манекенщицу сопровождалось особым голодом и жаждой.
Дня через три-четыре я забеспокоился и, отужинав, потребовал отчет об их успехах. Моя супруга с готовностью принялась докладывать, но Кассильда живо стреножила ее.
— Он — мужчина! — Темные глаза окатили меня таким презрением, словно я был самцом макаки, посягнувшим на райскую птичку. — Он мужчина и не должен лезть в женские секреты, моя дорогая. Запомни это получше, если не хочешь его потерять! А ты, Грэм, — тут она повернулась в мою сторону, — ты занимайся своим делом.
