— Добрый вечер, милая фрейлейн оператор из Вены. Благодарю за ваши добрые пожелания, позвольте и вам выразить искренние поздравления. Счастлива ответить на ваши любезные вопросы. День мой прошел весьма удачно, надеюсь, что вы и ваши близкие так же, как и я, насладились прекрасной летней погодой. Осмелюсь доложить, что его превосходительство барон с нетерпением ждет возможности передать наилучшие пожелания и…
Франц Хиршфельдт отвел трубку от уха и постучал карандашом по столу. Он терпеть не мог пустопорожние любезности. Его мысли были далеко не такими приятными. Ему хотелось вмешаться, сказать женщинам, чтобы они помолчали и сделали бы, наконец, соединение. Он так сильно стукнул карандашом по столу, что кончик отломился, отлетел в другой конец хирургического кабинета и приземлился на покрытый белой простыней стол для обследования. Неужели эти женщины не знают, что на междугородные звонки выделен десятиминутный лимит? Хиршфельдту иногда казалось, что все отпущенное время истечет, прежде чем он соединится с абонентом. Когда в прошлый раз он упрекнул оператора, та просто отменила соединение, так что сейчас он решил потерпеть.
Это было небольшое раздражение, вроде чересчур накрахмаленного воротника рубашки, царапающего шею: прачка перестаралась, несмотря на предупреждение. В этом городе слишком многое раздражало: утомительное угодничество, удушающие воротники. Он постоянно нервничал. У тридцатишестилетнего Хиршфельдта было двое очаровательных детей, жена, которой он до сих пор восхищался, но были и любовницы, которых он часто менял. Карьера складывалась успешно, состояние преумножалось. И жил он в Вене, одном из величайших городов мира.
Пока девушки-операторы обменивались любезностями, Хиршфельдт оторвал взгляд от стола и обратил его за окно. В Вене снесли стены средневековой крепости и выстроили на их месте Рингштрассе. Что ж? Прагматично, в промышленный век город стал выглядеть преуспевающим.
Это был его город, столица империи, во всем своем великолепии протянувшейся от тирольских Альп, через Богемию и Великую Венгерскую долину к побережью Далмации и широким золотым полям Украины. Культурный центр, привлекавший лучшие умы и художественные таланты. Только вчера жена Анна затащила его послушать последнее весьма необычное сочинение Малера. Он, кажется, родом из Богемии или что-то в этом роде. Посетили выставку картин Климта — странное представление у этого художника о женской анатомии…
Нельзя сказать, что в Вене ничего не меняется. Напротив, город закружило в его собственном ритме — ритме вальса. И все же…
И все же семь столетий габсбургского правления захлестнули имперскую столицу пафосом величия, спрятали Вену под гипсовой лепниной, окунули в завитки густых сливок, опутали город тяжелой золотой тесьмой (даже у дворников были эполеты!) и оглушили потоком тошнотворных любезностей.
— Если господину доктору Хиршфельдту угодно выйти на связь, его превосходительство барон будет рад…
Это уж точно, подумал Хиршфельдт. На этот раз фрейлейн оказалась права: барон будет очень рад. Обрадуется, когда услышит, что у него всего лишь прыщ, вскочивший в неудобном месте, а не последняя стадия сифилиса. Не потребуется лошадиной дозы ртути или посещения малярийной палаты с тем, чтобы, умышленно заразившись, вызвать у себя повышенную температуру, способную выжечь венерическую инфекцию. Надо лишь надеяться, что барон не совершил глупость и не признался баронессе. Врач посоветовал увезти рыдающего пациента подальше, в его горное имение, пока Хиршфельдт не осмотрит партнершу.
Любовницей барона была наивная девушка. Хиршфельдт осмотрел ее молодое тело, оказавшееся совершенно здоровым, тактично расспросил ее. Она только что покинула его кабинет, васильковые глаза покраснели от слез. Они всегда проливали слезы: инфицированные — от отчаяния, здоровые — от облегчения. Но эта девушка плакала от унижения. Простыня на просмотровом столе до сих пор хранила на себе следы ее стройного тела. Она была бледна как полотно и дрожала, когда Хиршфельдт попросил ее раздвинуть ноги. Куртизанкой она не была, это уж точно. Хиршфельдт почувствовал ее стыд и обращался с ней деликатно. Когда вникаешь в подробности интимной жизни пациента, приходится иногда действовать грубо, чтобы добраться до правды. Но только не с этим нежным созданием. Девушка сама была заинтересована и рассказала короткую историю соблазнений. Сначала это был ученый джентльмен, тоже, как оказалось, пациент Хиршфельдта. Он знал его как человека, ревностно заботившегося о своем физическом здоровье. После не слишком продолжительной связи он передал девушку барону.
Хиршфельдт записал в свой дневник ее адрес. Возможно, после благопристойной паузы, когда не встанет вопрос о недопустимости взаимоотношений между врачом и пациентом, он навестит ее сам.
Наконец-то вместо девичьего щебетанья в трубке зарокотал баритон барона. Хиршфельдт постарался выбирать выражения: девицы любят подслушивать чужие разговоры.
— Добрый день, барон. Я просто хотел при первой возможности дать вам знать: растение, которое мы пытались идентифицировать, совершенно определенно не тот злостный сорняк, из-за которого вы беспокоились.
Он услышал облегченный вздох барона:
— Благодарю вас, Хиршфельдт. Благодарю за то, что так быстро откликнулись. У меня камень с души свалился.
— Не стоит благодарности, ваше превосходительство. Однако растение требует внимания. Нам нужно им заняться.
Прыщ нужно было удалить.
— Я приду к вам, как только вернусь в город. Отдельная благодарность за вашу тактичность.
Хиршфельдт положил трубку. Такт. Вот за это ему и платили. Кожаные перчатки скрывали сыпь на руках аристократов. Респектабельные на вид буржуа приходили в ужас от язв, пульсировавших у них в панталонах. Хиршфельдт хорошо знал, что многие из них не только не пустят в свою гостиную еврея, но даже и кофе с ним вместе не выпьют. Тем не менее они с готовностью вверяли его заботам интимные части своего тела и подробности личной жизни. Хиршфельдт первым оповестил город об излечении людей с «интимными болезнями». Объявление это появилось в самом начале его карьеры. И с тех пор уже много лет ни в какой рекламе он не нуждался.
Такт — ценное качество в столице похоти, в городе, где скандал и сплетни питают светскую жизнь. А сплетничать было о чем. Прошло шесть лет с тех пор, как в охотничьем домике в Майерлинге покончили с собой кронпринц и его возлюбленная, но люди по-прежнему жадно внимали слухам об этой трагедии. Или фарсе. Определение события зависело от преобладания в людях романтизма либо цинизма. Стремление королевской семьи замолчать это событие лишь раздувало сплетни. Габсбурги посреди ночи вытащили труп Марии Вечера на улицу, желая скрыть факт, что уже сорок часов она была мертва. Они не допускали упоминания ее имени в австрийской прессе, но с иностранными газетчиками справиться не могли: те пробирались через границу под сидениями венских почтовых карет. Извозчики за хорошую плату доставляли своих пассажиров к месту назначения.
Хиршфельдт учился у королевского врача, а потому знал кронпринца Рудольфа. Он ему нравился. Они были одного возраста и сходных либеральных убеждений. За несколько встреч Хиршфельдт почувствовал, в каком отчаянии пребывал принц, как он устал от роли, бывшей всего лишь церемониальной. Ну что это за жизнь для взрослого человека, если тебя не допускают до решения государственных вопросов? Требуют лишь присутствия на банкетах и балах. Призвание манило его и ускользало, стоило подойти чуть ближе. И все же Хиршфельдт не мог смириться с нелепым самоубийством. Данте, кажется, писал о папе, отрекшемся от престола и сделавшемся созерцателем. Однако его приговорили к низшему кругу ада. Наказали за то, что он отказался от великой возможности делать добро в мире… С момента той шокирующей смерти Вена постепенно и незаметно начала приходить в упадок. Падение это было скорее духовным, нежели материальным. В Хофбурге не осталось либералов, и голоса юдофобов год от года звучали все громче.
