А теперь давайте еще раз обратимся к иммунной системе человека, к тому, с чего мы начали, не с человека, а с иммунной системы! Лучше не надо? Или все-таки? К сожалению, должен поставить вас в известность, что там сейчас сплошной туман, и дальше нам не пройти. Это сообщение пришло по телефону. Нажмите на красную кнопку и медленно повторяйте за мной: Отче наш, иже еси на небеси. Во всяком случае, мы уже усвоили, что система – это выдающаяся стратегия терпимости по отношению к самой себе. Это, в-четвертых, в-пятых и в-шестых значит, но оставим в покое счет, это значит, что в процессе развития в ней непрерывно образуются специальные клетки-камеры, куда потом бросают живых людей, нет, наоборот, клетки, которые образуют на своей поверхности антитела, значит, требуется все больше клеток, все больше камер, разве не так? Образовавшиеся антитела натравливают потом на профессиональную жизнь солдата, это протеины, они могут распознавать особую структуру поверхности, то есть антиген. Не примерный и послушный ген. Антиген. Прошу меня так не называть. Иначе могу принять за оскорбление. Если вы назовете меня антигеном, я отброшу в сторону самое существенное в этой иммунной системе, а именно: ее терпимость по отношению к самой себе! А кто если не вы больше всего нуждаетесь в этой терпимости? Подождите! Я подал на своей флейте сигнал, его уже нельзя вернуть обратно. Я вишу на своей клеточной решетке, А когда антитело вроде меня привязывают к антигену, решетка, на которой я подвешен, издает сигнал, напоминающий трубный звук, в тысячу раз громче того, который могла бы издать моя дурацкая флейта, вот так-то. Стало быть, когда антитело прикреплено к антигену, раздается сигнал! Наконец-то! Моя клеточная решетка прикрепляется к клеткам моего тела, нет, не так, клетки моего тела прикрепляются к клеточной решетке, нет, все не так: вырабатывается множество клеточных решеток, которые распознают друг друга только в одном конкретном антителе – в моем собственном теле. Туда-то меня и подвесили. Главное, подвесили именно туда. Я этого не понимаю. Некоторые из этих клеток связываются через посредство своих антител с поверхностью ткани, которая уже имеется в теле. Клетки погибают. Этого я не понимаю. Но так там написано. И вот я вишу на перилах. Этого я не понимаю. Они погибают, все равно, кто. Не понимаю. И начинаю ждать клеток-убийц, чтобы не остаться одному, чтобы не остаться в полном одиночестве, чтобы к тебе что-то привязалось, но клетки-убийцы прикрепляются к антигену, к крику моей флейты, который перекрывается звуком боевых труб. Тем самым мы установили, в-седьмых, в-восьмых, в-девятых и в-десятых, но цифирь нам ни к чему, мы установили, что клетки антител прикрепляются только к чужеродным телам и подавляют их, а свое тело сохраняют. Не могу этого утверждать, исходя из собственного опыта, и остаюсь в непонимании. Как и все биологические системы, иммунная тоже может включать в себя ошибки. Это я могу утверждать, исходя из собственного опыта: ошибка – это я сам.
Вот так. Мне жаль регулярного войска, у них нет опыта, они в определенном смысле вели себя беззаботно, и в неопределенном тоже! Да, это моя кожа, совершенно верно, вся целиком! Все, что вы видите, моя кожа! Можете мне поверить! Она никогда не принадлежала другому человеку. Только мне. Вы хотите убедить меня, что я нашел свой инструмент на берегу этой реки? Чистейшая ложь, как и этот снимок! Любой снимок насквозь лжив. Любой факт тоже. Ложь все, что вы слышите, только музыка в ваших ушах истинна, об этом позаботилась штуковина, которую вы втыкаете себе в ухо. Из нее-то и исходит музыка. Я все исполняю, исполняю, исполняю музыку, которая проникает в мое ухо, однажды я даже поверил, что мог бы играть так же хорошо, я заметил это по тому, что здешние жители, стоит им лишь увидеть меня, относятся ко мне с большим недоверием. Это так странно и удивительно – быть здесь таким чужим, таким нелюбимым. Где-то не любят других, а здесь – меня. Люди считают, что я умею владеть собой, потому что владею всем, в том числе трелью, мордентом, мордобоем и так называемым толкунчиком, порхающим язычком в чужом горле, куда его кто-то затолкал, да, и этим тоже, само собой, ничего особенного, не стоит благодарности. Но потом они вдруг замечают, что я не владею собой, причем именно потому, что владею всем! Уже благодаря только одному тому, что не владею собой, я могу овладеть любым любителем. К чему все это? Нет, не все. К чему вообще хоть что-нибудь? Танки с диким, непрекращающимся громыханьем и воем ползают вокруг и вгоняют в себя музыку. Брошенная всеми, никому не нужная музыка шипит тут и там, спрашивая, в какой окоп ей заползти и из какого, наконец, выбраться. Я же охочусь в одиночку. Я частный служащий и беру частные уроки. И прежде чем приставить инструмент ко рту, я вижу, что пухлощекая Линнди в свободное время, которого у нее навалом, играет лучше, природа хорошо оснастила ее всем необходимым. Она, да-да, Линнди, именно о ней разговор, использует других людей, заставляя их играть на флейтах друг друга. Потом все снимается на фото, прошу, сдвиньте пирамиду поплотнее, чтобы она поднялась как можно выше и не была слишком широкой снизу, основание не должно быть чересчур широким, иначе не уместится в кадре, а вместить надо. Вот так, теперь хорошо. Мой далеко разносящийся голос звучит не очень приятно, а ведь я так много упражнялся, беспрерывно воющая Кибела, нет, ее зовут не Линнди, а как-то иначе, Линнди все-таки богиня, для которой это и устраивают, хотя она самолично все запретила, лучше она сама возьмет на себя организацию представления: непрерывно ревущие, воющие инструменты с вращающимися синими огнями сверху, они сами себя выплевывают, так как срочно нуждаются в новых трубках, ну да ничего, вон в той роще растет отличный тростник, они пойдут и на флейты, и на клапаны для духовых инструментов, там растет все, целая плантация, дальше и ходить не надо, ничего больше не ищите, здесь растет все что нужно, точнее росло, теперь тут не растет даже трава, ах да, она и раньше тут не росла. Пустыня, пустыня, пустыня. Но где мы возьмем тростниковых листьев для нашего чудесного инструмента, который только что вырезали, превратив в произведение пластического искусства? Знаете ли вы, что, играя на флейте, надо прижимать к губам острый, как бритва, пищик? Ладно, давайте просто возьмем человеческий инструмент, чтобы я мог вам все продемонстрировать, а чтобы вы все как следует поняли, пусть один инструмент играет на другом. Только не завидовать! Лучше устроим состязание! И пусть победитель получит все. Я ищу состязательности, спора, только не мутите воду вокруг меня, пока она не вскипела, начинайте помешивать, когда закипит! Никак не раньше, не останавливаться, проходите вперед! Прошу, рассеивайтесь, развлекайтесь, ах так, вы и без того все время развлекаетесь, теперь я это вижу, не напирайте так, теперь я вижу, вы только того и хотите, рассеяться, да, теперь до меня дошло. Имейте в виду, это будет стоить мне крови и слез. Но вызов – вот он. Стоит, как флейта. Осталось только ее обслужить, я хочу сказать, пустить в дело. Как обслуживают флейту? Точно так же, как и курительную трубку. А потом отбросить, швырнуть в пропасть. За несоответствие. За то, что не соответствовала, когда исполнялась прелюдия, нашей высокой цели. И сразу – финал, минуя главную часть действа. Нет, не становитесь в дверной проем! Продолжайте играть! Я сказал: играйте! Прошу, отдайте вдыхаемый вами воздух, он мне срочно нужен, а если он к тому же хорошо звучит – тем лучше. Отдайте ваш чистый воздух, а сами поищите себе другую профессию. Для этой вы недостаточно одарены, поверьте! Эта профессия не выносит спора. Ну вот, из чьего-то угрюмого рта вылетает крик! Из вашего? Или кричит кто-то еще? Вы слышали? Пожалуйста, повторите, начиная с номера Б. Говорят, страница Б звучит у вас неплохо. Но я ничего не слышу. Должна же ваша вечная лира иметь и другую сторону, даже если для этого вам придется ее перевернуть! С флейтой вы ничего такого проделать не смогли бы. И не пытайтесь, все равно ничего не получится.
