Я взял пальто и направился к двери.
Пруди засеменила вслед, держа в руках мои перчатки и шляпу.
— И что вы хотите, чтобы я с этим делал? — Мой палец указал на шляпу.
— Ну, возьмите хотя бы перчатки.
— Ладно.
Я вышел на улицу. Она закрыла за мной дверь.
Мне пришло в голову прогуляться по опушке Колумбинского леса, чтобы хоть немножечко прийти в себя. Неужели королева действительно начнет эти работы? Такое казалось невозможным. Я подумал о феях, обитавших в старом лесу. Обо всех их шествиях в сопровождении светлячков и леших, которые проживают под сенью деревьев и чей хрустальный смех намекает на берега невидимых рек. Совершенно определенно, люди не могут совершить подобного преступления — влюбленные Ньюдона, близлежащие жители, которые каждый день прогуливаются вдоль высокой ограды, скользя взглядом по тенистой зеленой листве — неужели они допустят, чтобы все это исчезло навсегда? Таинственные заросли, мирное переплетение ветвей вековых деревьев, покрытых снегом, тишина, легкие шаги маленьких человечков… Этот лес, он же из тех редких вещей в этом мире, которые стоят хоть каких-то трудов.
От меня до Колумбинского леса довольно недалеко, но пройти даже небольшое расстояние, предаваясь размышлениям, оказалось совсем не просто. Я свернул на маленькие, мокрые и пустынные улочки, но все их занесло снегом и пробираться по ним было почти невозможно. Тогда я повернул на широкие главные улицы города, полные дам, эльфов и карликов, ботаников, фермеров подземных шампиньонов или рабочих по уходу за деревьями, богатых финансистов, которые бежали за… ба… да про них самих-то даже забыли, своими ценными служащими, прижатыми к земле высокими черными шляпами, и уличных артистов, гоблинов, терявшихся в серых тонах, и нищих огров, с глупыми улыбками несущих свои обрубки.
Как ни странно, вспомнилась Катей. Когда мы расстались, то именно в Колумбинском лесу она и оказалась потеряна для меня, исчезнув под сенью темных деревьев, и я иногда представляю себе, что лес тем или иным способом похитил ее. Если это так, то я не хочу забирать Катей оттуда. Действительно не хочу. Почему же получается, что в мою голову постоянно лезут мысли о ней? И! почему теперь мне кажется, что поцелуй Леонор был лишен внутренней сущности? А ведь тогда я чувствовал, что она вложила в него всю свою душу.
Колумбинский лес
Во второй половине дня на город опустилось изнеможение. Время от времени в тишине, где под облаками темными пятнами проплывали вороны, были слышны бронзовые слова отдельных колоколов. На улице все еще держался снег, он покрывал большими пятнами тротуары, на его фоне, словно нарисованные углем, выделялись хрупкие ветви деревьев. Я подошел к Колумбинскому лесу. Перед входом собралась огромная переговаривающаяся толпа. Облаченные в каски полицейские огры устроили заслон, оттесняя любопытных от входа в парк. За оградой парка можно было разглядеть многочисленные машины с колесиками и хоботами, как у монстров из кошмарного сна.
Статуя Профана Гайоскина, покойного мужа королевы, казалось, наблюдала за всем этим с какой-то недоверчивой отстраненностью.
Далее, на берегах реки Змей, начали падать огромные ивы, обессиленные гиганты стонали, и картина их смерти была очень печальной. Я этого не видел, но так рассказывали люди. От них исходило какое-то волнение, во взорах чувствовалась некоторая грусть. Все это было очень трудно понять, но еще тяжелее стало, когда к реке, туда, где лес оставил место для кустарника, направились тяжелые паровые машины, внутренности которых были заполнены магической жидкостью, с длинными пушками, выплевывающими дождь, состоящий из мельчайшей золотистой пыли.
У всех перехватило дыхание.
Брюзжанье, возмущенные протесты, целый спектр чувств: сожаление, гнев, отчаяние, непонимание — вихрем закружились в головах, некоторые зрители даже, казалось, были готовы ринуться вперед, но… Но я знал, что они ничего не сделают из-за охраны огров со свирепым оскалом, неподвижных, бесстрастных, крепко держащих под мышкой готовые мушкеты. Я знал, что они ничего не сделают, так как никогда еще не отваживались противоречить своей королеве, тем более сейчас, да еще и в данной ситуации, когда что-то предпринимать уже поздно. Они ничего не сделают, думал я, потому что где-то в глубине души им очень любопытно узнать, к чему же все это приведет.
Вторгнувшиеся в лес оскорбительные железяки своим безумным стуком спугнули мириады фей, которые бросились, подобрав крылышки, искать себе более спокойное убежище; они выскакивали из глубины своих норок, их огромные глаза были наполнены ужасом; и светлячки подвывали от страха перед золотым дождем, ливнем обрушившимся на них. Все это было одновременно и прекрасно, и странно, и пагубно!
Мы стояли, прижавшись к решетке. Некоторые, для того чтобы лучше видеть происходящее, залезли на деревья или на фонари; где-то в толпе всхлипывали дети, драконы натянули свои поводки, колотили по воздуху бесполезными крылышками и испуганно хрюкали. Многие, стоя у своих окон, тыкали пальцами в сторону реки Змей, их рты были полны оскорбительной бранью, а в душах метались темные пожелания, такие как смерть королевы и даже нечто худшее, но все это и близко не соответствовало тому, что они испытывали на самом деле. Происходящее не было каким-то там ужасным сном, золотой дождь колотил по берегам реки, а совсем рядом топоры врезались в полные сока стволы… и карлики зажимали себе уши.
— Да они совсем выжили из ума, — доносилось из толпы.
— Мама, что делают с лесом?
Маленькие пальчики вцеплялись в отвороты пальто, глаза были полны слез.
— Бездарная жирная корова!
— Эй, вы!
— Ух, нет, он уже мертв.
— А это правда будет ее юбилей?
— Какой декрет? Да вы, действительно, просто с ума сошли, мой дорогой!
— Не знаю. Как хочешь…
— Спасибо, толкаться бесполезно.
— Так-то нас защищают Три Матери.
— Ну и что? Ты думаешь, в этом есть смысл?
— Эй, вон там, похоже, стоит бывший тренер огров, разве не так?
Я убрал голову в плечи.
— Потому что они действительно завидуют Старому Тысячелетию.
— Это машины, которые обычно используют для разбрасывания конфетти.
— Гм, гм. Маленькие золотые опилки все падают и падают на…
— Они говорят, что им дали всего лишь три дня на полную вырубку. Поэтому их так много. Вот и машины у них, чтобы побыстрее все выкорчевать.
— Ради святой крови…
Ну да, подумал я, правильно, Три Матери! Ах, ах, это и есть как раз тот самый момент, когда они должны бы были выйти на свет, чтобы доказать свое существование, потому что, если не ошибаюсь, здесь происходит двойное оскорбление: Природы, которая кровоточит белыми искрящимися слезами и под зубами и клыками этих машин истекает живым соком, словно мертвой холодной кровью, и глумление над Магией, потому что с народом фей, с маленьким народцем, скрывающимся в папоротниках, теперь окончательно покончено! Вздохи в зеленых альковах, блуждающие огоньки, сверкающие на зеркальной поверхности спокойных вод, безудержные игры в догонялки, Ох! Россыпь бессмертного смеха, искрящийся полет светлячков, которые каждую ночь заполняли наши сны, как только мы вспоминали о них. И все это теперь проклято, изгажено, высмеяно, стоит на грани разрушения, а что предприняли вы, раздумывал я, что предприняли вы, чтобы был услышан ваш голос?
