По одну руку от Геббельса неотлучно находился нынешний президент Палаты Ханс Блунк, автор нашумевшего «Народного рубежа», по другую — его конкурент и тезка Ханс Йост, выпустивший в прошлом году свою «Бессмертную мать». Улыбающийся Геббельс, которому эти двое беспрестанно что-то нашептывали, поднял глаза вверх и скользнул взглядом по портретам. Галерею современников открывал портрет фюрера, единственная книга которого по праву делала его главным писателем рейха. Картины висели достаточно высоко, и Геббельс, никогда особенно не жаловавшийся на зрение, прищурился. Какой странный портрет, подумал он, всматриваясь в знакомые черты вождя. Сколько экспрессии, какой смелый, на грани разнузданности мазок, придающий всему облику ярость неколебимого борца.
— Чья это работа? — тихо спросил он у Блунка.
— Сейчас уточню, господин рейхсминистр.
Взмахом руки Блунк подозвал кого-то из топтавшихся в сторонке.
— Это местный художник по фамилии Шеллен, господин рейхсминистр.
— Шеллен? Смело написано. Очень смело. Прямо-таки на грани.
— Совершенно с вами согласен, — Блунк замялся и полушепотом спросил: — Может, заменить?
— Не знаю. Посмотрим. В сущности таков он и есть, наш фюрер.
Экскурсия двинулась дальше. Вспышки блицев, скрип десятков сапог, шуршание платьев. Вестибюль опустел, и только один человек остался стоять, будто пригвожденный к полу. Задрав голову, он смотрел вверх и впервые самым натуральным образом не верил своим собственным глазам. Что это… как это? Это лее тот самый портрет из проклятой пьесы! Заменена только рама. Но каким образом он мог попасть на стену? Не получив на свой немой и безадресный вопрос ответа, он вдруг спохватился и, прихрамывая, как человек, изувечивший мозолями обе ноги, выбежал на улицу.
Генрих Поль остановил такси (до персонального авто он еще не дорос) и велел гнать на Шеффельгассе. Взбежав на второй этаж и отмахнувшись от секретаря, он отпер ключом свой кабинет и ринулся внутрь. Справа от окна, за длинной до самого пола шторой, должна была стоять эта пахнувшая подвальной сыростью мерзость в обшарпанной бутафорской раме. Но ее там не оказалось. Поль обшарил весь кабинет, заглянул в шкаф, за шкаф и под шкаф… Все. Мебели у него было немного, так что искать более было негде. На всякий случай он открыл дверцу стоявшей у стены слева от стола тумбочки, в которой портрет мог поместиться только в сложенном пополам виде. Тумбочка, предназначавшаяся для графина с водой и пары стаканов, была забита одним хламом. Выпив воды, Поль крикнул секретаря и повалился на стул.
— Здесь была картина в гипсовой раме… вот здесь вот, за шторой. Где она?
— Картина?
— Ну да, портрет. ПОРТРЕТ! — Ребром ладони Поль принялся истерично колотить по столу. — Портрет, черт вас дери! Портрет Адольфа Гитлера! Где он?
— Так это… — растерявшийся было секретарь стал соображать быстрее, — Шмуль его забрал позавчера…
— Какой такой Шмуль!?
— Ваш помощник Эрнст Шмуль…
Поль вспомнил, что у него действительно есть помощник с подозрительно жидовской фамилией Шмуль. Толку от этого Шмуля было не больше, чем от плесени на стене сортира, но его протежировал какой-то козел из какого-то гестапо (это слово в то время только-только входило в обиход и еще мало кого успело напугать). Он, этот Шмуль, был эсэсовцем «из народа», туповатым от природы сельским парнем из глухой баварской деревушки, который бездарно лез во все, путал театральные репертуары с киноафишами и, вполне возможно, шпионил за своим шефом. Хорошо, что у Поля имелся свой человек в полицейском управлении, с помощью которого они и засадили Шеллена…
Стоп! А что теперь делать с Шелленом, мужем этой дуры актрисы и папашей двух ее сынков-террористов? Его имя (он это слышал отчетливо) прошептали на ухо Геббельсу, а у того память почти как у фюрера. Поль поставил локти на стол и обхватил голову руками.
— Где Шмуль? — взвыл он. — Найдите его срочно.
Шмуля нашли, и в конечном счете выяснилось примерно следующее.
Где-то на второй или третий день пребывания Поля в клинике в его кабинет вошла приходящая уборщица, чтобы помыть пол и протереть пыль. Она зацепила шваброй за что-то стоявшее за портьерой, и это что-то грохнулось на пол, обретя еще несколько сколов и щербин на золоченом гипсовом багете. Женщина подняла портрет и временно примостила его на тумбочке, прислонив к стене позади графина. Когда она ушла, портрет так и остался стоять там. Еще через несколько дней маявшийся от безделья Эрнст Шмуль отпер кабинет шефа, чтобы позвонить по телефону. В историю с портретом Поль его намеренно не посвятил, и он, увидав фюрера, с минуту рассматривал его, дивясь, какая это сволочь запихала Адольфа в такую позорную раму. Шмуль тихонько вынес портрет и на всякий случай припрятал его в своем кабинете — совсем крохотной комнатушке. Спустя еще пару дней, прогуливаясь по Гётештрассе, он зашел в вестибюль смежного ведомства, где вовсю кипела работа. Штукатуры и маляры уже закончили отделочные работы и ушли, а привлеченные на подмогу девушки из гитлерюгенда с помощью щеток и тряпок наводили по всему зданию лоск. В вестибюле царило оживление, схожее с предпраздничной суетой. Передвигая огромную стремянку, трое парней заканчивали развешивать портреты. Слева от входа, на высоте около трех с половиной метров от пола, где висели классики, все было в полном ажуре, а вот справа осталось пустое место. Явно не хватало еще одного портрета, самого первого, но его не было, и парни стояли в растерянности: то ли перевешивать всё заново, увеличив промежутки, то ли искать что-то еще.
Понаблюдав за девушками в косынках, Шмуль подошел к парням, один из которых был ему знаком.
— А это кто таков? — спросил он, показывая пальцем на одного из писателей.
— Фаллада.
— Фаллада? Чё-то не слыхал. А кто это?
— Писатель такой.
— Ага… а тот?
— Келлерман. Тоже писатель. Здесь все — писатели.
— И этот, с еврейским носом?
— Это Эрнст Юнгер. Слушай, не мешай, сейчас не до тебя. Завтра приезжает Геббельс, а у нас тут ничего не готово.
— А в чем дело? Вроде все ровненько.
— Видишь, пустое место получилось?
— Ну так суньте кого-нибудь, чё, мало этих писак?
— Да в том-то и дело, — подключился парень в очках, — раньше было много, а теперь мало.
— Тогда повесьте Гитлера, — посоветовал Шмуль.
— А он-то при чем?
— Фюрер всегда «при чем».
— Стой, а ведь он прав, — оживился очкастый. — Гитлер книжку написал? Написал! Значит, тоже писатель, причем первый. Вот только где мы за два дня найдем портрет таких же размеров?
— У меня есть. — Шмуль выщелкнул из пачки сигарету и полез за спичками. Выпустив струю дыма, он важно добавил: — У меня в рабочем кабинете есть точно таких же размеров, только в полный рост и в паршивой раме.
