Наконец, цепь спустилась в ложбину и пошла наступать вверх по сопке. Наверняка с расстояния можно было представить, что здесь идет ожесточенный бой: тут и там раздавались автоматные очереди, будто наши автоматы переговариваются между собой. На вершину я выполз одним из первых: спасибо Микиле и хорошей физической подготовке. Первыми на сопку поднялись — надежда Сухопутных Войск и Сороковой Армии — выпускники нашей учебной дивизии: разведка, связь и пехота из Иолотани. «Белорусы» безнадежно сдохли. Это был не первый подъем на сопку, сказалась усталость, а парни, видать, в горах впервые, «ходить» не умеют, да и с физподготовкой у них в учебке было не так сурово как у нас. В норматив, разумеется, мы не уложились.
— Отбой! — За спиной возник Востриков, — автоматы — на предохранитель. Отсоединить магазины. Отвести затворные рамы. Приготовить оружие к осмотру.
Взвод снова построился, все отсоединили магазины, передернули затворы, выплёвывая из автоматов патроны, и отвели затворные рамы назад. Востриков проходил вдоль строя и смотрел: не остался ли у кого патрон в патроннике.
— Осмотрено, осмотрено, осмотрено, — то и дело проговаривал он, передвигаясь от одного сержанта к другому. «Осмотренный» отпускал затвор, щелкал курком, ставил автомат на предохранитель и вешал его за спину на ремень. На сегодня война окончена.
Боже! Как же я устал! Гудели ноги, ныла спина, едва шевелились руки. Все тело было разбито и разломано. Самое лучшее сейчас было — прилечь и подремать минут сто.
— Взвод! Становись!
Востриков не устал ни капли. Хрена ли ему?! Не он штурмовал сопку. Не он бежал, падал и стрелял. Он шёл сзади цепи как на прогулке и налегке. Ни автомата, ни подсумка.
— На рубеж — смотровая вышка — шагом — марш!
Взвод в колонну по три стал спускаться с «отвоеванной» сопки в ложбину для того, чтобы подняться на полигон. На заплетающихся ногах мы приковыляли к вышке. Казалось бы — ничего сложного и тяжелого: три раза спустились с сопки и три раза поднялись. Вроде и расстояние преодолели не особенно большое. Глубокая, метров сорок глубиной, ложбина и два склона в нее примерно по полтораста метров. Ну, да: склоны были крутоваты, но и за три «штурма» мы пробежали никак не больше километра. Что ж так запыхались-то?
Нет! Плохо я думал о Вострикове! Глупый и никчемный дух, я преждевременно и необоснованно винил его во всех своих несчастьях. В том, что устал, в том, что весь грязный с головы до пяток, в том, что мне еще восемнадцать месяцев тарабанить до дембеля.
А Востриков, красавец, пока мы играли в войну, послал один «Урал» в полк и приказал привезти из столовой горячую пищу.
Война — войной, а обед по расписанию!
В трех тридцатишестилитровых термосах плескался горячий борщ, прела сечка, перемешанная с тушёнкой, и пузырился яблоками и черносливом компот. Да что так не служить?! Обед тебе привозят прямо в «поле»! В одном мешке, сброшенном прямо на землю, лежал белый и пушистый хлеб, в другом — стопка синих гетинаксовых тарелок — шестьдесят штук: на нас, на офицеров и на водителей. Для первого, второго и третьего был только один черпак. Но это уже не проблема. Проблема в другом: не было ложек. Ложки были у старослужащих и дальновидных водил «Уралов», которые из уважения уступили их офицерам, да еще у четверых уроженцев Средней Азии. Вот умны-то! Наверное, и ночью не расставались со своими столовыми приборами. Остальным пришлось есть, по-собачьи схлёбывая борщ через край тарелки, и подбирая кашу языком, держа тарелку на весу. Куда было лить компот — непонятно. Его налили прямо в облизанные тарелки.
Компот был сладкий.
Это в Союзе, компот, положенный на обед каждому солдату, пах мышами. На наши возмущенные вопросы — где масло, где сахар? — дежурный по столовой невозмутимо отвечал: сахар в чае, масло в каше. Хотя всем было понятно, что он их просто с*издил!
После обеда резко потянуло на сон и не меня одного. Взвод, одолеваемый истомой, привалился к вышке и вытянул ноги.
— После вкусного обеда, по закону Архимеда, — начал Щербанич-старший, — полагается курить. Чтобы жиром не заплыть.
Он достал из кармана пачку «Памира», но после беготни и ползанья сигареты оказались раскрошенными. Я сунулся за своими — та же история. У всех сигареты оказались наполовину выпотрошенными. Эх, дурни! Надо было из кармана переложить их в подсумок! Глядишь, сохранней были бы. Но не убиваться же из-за этого? Забили сигареты выкрошившимся табаком и закурили.
Ах! До чего приятно и хорошо было сидеть, вытянув ноги под вышкой, выпускать из легких синий дымок и смотреть вниз, на далекий полк, на кишлак Ханабад, на далекую пустыню, за которой текла Амударья и начинался Союз. И не надо было бегать и стрелять. Война на сегодня окончена. Вот поспать бы еще.
Востриков, волшебник и колдун, прочитал общее настроение.
— Перекур — сорок минут.
Цены нет такому командиру! В самом деле — нечестно и безжалостно гонять наевшуюся молодежь на штурм никчемной сопки. Докурив, я отбросил бычок, сдвинул панаму на нос и отошел в царство Морфея. Никаких снов не было. Я закрыл глаза и улетел. Не успел я смежить веки, как меня уже толкали в бок. Из мира покоя меня снова призывали на действительную военную службу!
— Оу! Вставай! Строиться!
Оказалось, что после обеда прошли не сорок минут, а больше часа и взвод, прочищая грязными пальцами глаза, поднимался на построение.
— Просыпайтесь, бойцы!
Востриков ходил вдоль строя такой же бодрый и свежий как утром.
— Сейчас немного постреляем и в полк.
10. Вечер трудного дня
Востриков послал левофлангового за старшим полигонной команды. Когда тот, лениво переваливаясь, подошел к капитану, тот приказал:
— Поставь-ка нам грудные и ростовые и дай две плащ-палатки.
Насчет мишеней у сержанта не было проблем, — поставим, как же! А с плащ-палатками он заартачился.
— А плащ-палаток нет, товарищ капитан.
— Рожай, — отрезал Востриков, — а то одеяла сейчас на землю положишь.
Через пять минут стояли мишени и были принесены две плащ-палатки: такие старые и дырявые, словно не по мишеням, а по ним вели упражнения в стрельбе.
— Ну, кто смелый? — спросил Востриков, когда плащ-палатки были уложены на огневом рубеже.
Патроны после штурма сопки остались у всех, но смелых не находилось. Хоть пострелять из настоящего автомата хотелось всем, но никто не хотел быть первым.
Стеснялись.
— Разрешите, товарищ капитан?
Это Рыжий подал голос.
— Окажите любезность, товарищ сержант.
Рыжий вышел из строя, примостился на плащ-палатке и, недолго целясь, двумя очередями снял две мишени — грудную и ростовую.
— Молодец, — похвалил его Востриков, — ты не просто автомат видел, но и держал его в руках. Следующий.
