Фил пришел, когда я уже потягивал пиво. В дверях он огляделся, я помахал рукой.
— Я проголодался и поужинал без тебя.
— Да ладно, не оправдывайся, — сказал он. — Я сам умираю с голоду.
— Нет проблем.
Фил заказал то же самое и бутылку пива, а я — еще один двойной бурбон.
Официант уже иначе относился к нашему столику. Он стал говорить «сэр» и стремительно кидался к пепельнице, опорожняя ее и протирая влажным полотенцем.
— У меня осталась десятка от дядиных денег, — сказал Фил. — Думаю, мы можем смело ее потратить.
— Отлично.
Он доел и оплатил чек. Мы вышли на Пятьдесят третью и направились на восток к Третьей авеню, там зашли в дешевый салун и сели к стойке.
— Между прочим, Дон Бирнам в «Потерянном уик-энде» как раз тут напивается, на Третьей авеню, — заметил я.
Фил заказал два виски, и мы выпили. В распахнутую дверь бара врывался прохладный вечерний ветерок. Фил заметно нервничал. Он то и дело повторял, что пора идти домой, а я говорил ему о Болдье из «Великой иллюзии» и его белых перчатках.
Недалеко от нас за стойкой сидели двое солдат, выглядевших так, словно провели зиму на североафриканском фронте. Один из них все оборачивался, а потом наклонился ко мне и спросил, есть ли в городе бордели. Я написал ему адрес.
— Не знаю, может, его уже прикрыли, но сунуться стоит.
Другой солдат заговорил с Филом и спросил, нравится ли ему торговый флот.
Филип ответил, что там здорово, а потом встал и протянул мне руку.
— Ладно, Майк, пока.
Я вздрогнул от неожиданности.
— Пока.
Он вышел на улицу, я выскочил за ним, забыв на стойке сдачу и сигареты. Он остановился, вынул руку из кармана и снова протянул мне. В руке остались монетки, и при рукопожатии несколько со звоном упало на землю. Фил посмотрел на свою ладонь, перевернул ее, высыпая остальные.
— Я подберу.
— Хорошо. Пока, Майк.
— Пока, Фил.
Он направился к Шестидесятой улице. Я смотрел вслед, и мне хотелось догнать его, еще раз попрощаться. Он скрылся за углом, шагая целеустремленно, словно на работу. Я вернулся в бар, потом вспомнил про деньги на тротуаре и вышел их подобрать. В баре я взял пива и сел в пустую кабинку.
Это было самое одинокое пиво в моей жизни.
Я стоял на Третьей авеню, совсем один, в конце летнего дня. Над головой грохотали поезда, мимо проносились грузовики. Я стоял совсем один, все было кончено.
В тот момент я решил снова отправиться в дальний путь, повидать холмы Пенсильвании и сосны Северной Каролины. Я раздумывал об этом и вдруг увидел Фила. Он бежал ко мне. Я кинулся навстречу.
— Что случилось?
Фил вытащил из кармана окровавленный платок и протянул мне.
— Я не знаю, что с ним делать, — сказал он. — Вот, возьми.
— Зачем?
— Это его платок.
— Ага.
— От него нужно избавиться.
— Нет проблем, — сказал я, взял платок и бросил в канаву.
Мы оба вдруг расхохотались, истерически, как ненормальные, страшно довольные, что встретились еще раз.
— Посидим в баре? — предложил я.
— Давай.
Мы зашли в другой бар на Третьей авеню и выпили еще. Вокруг толпились завсегдатаи, бармен был толстый, с ирландской физиономией.
— Мне пора, — все повторял Фил. Потом сказал: — Меня тошнит от белых перчаток, — и поднял растопыренные пальцы. — Я слаб, они жгут мне руки.
На душе было скверно. Мы только начинали понимать, что произошло.
— Я тебя провожу.
Мы выпили еще и отправились в путь. Разговор не клеился. То один, то другой начинал фразу и обрывал ее. Нам было что сказать, но некуда — воздух давил, не пропуская слова.
Вот и Центральный парк, дом, подъезд. Фил помахал швейцару, обернулся ко мне.
— Нервный он… Такой вот тип.
— Да.
Мы помолчали, потом одновременно протянули друг другу руки.
— Ладно, — сказал Фил, — сколько можно. Увидимся через решетку.
— Я обязательно приду.
— Книжек хороших принеси.
— Хорошо.
Мы снова пожали руки, похлопали друг друга по плечу, поулыбались.
— Ну что, пока?
— Пока.
Он повернулся и исчез за дверью, а я направился к площади Колумба, где мчались грузовики, заставляя вспоминать о дальних дорогах.
18 — Уилл Деннисон
Дядя Филипа все устроил, и парня отправили в психиатрическую лечебницу штата. Едва ли он просидит там больше полугода — старик знает несколько врачей из правления, с которыми можно договориться.
Власти были не слишком довольны моим поведением в этой истории. Любой законопослушный гражданин, то есть, в их понимании, добровольный шпик, должен был тут же кинуться к ближайшему телефону. На всякий случай, не желая излишней популярности, я на месяц-другой отбыл в Чикаго, чтобы заодно освежить старые знакомства.
Город стал совсем не тот, что прежде. Все, кого я знал пять лет назад, либо в могиле, либо за решеткой, либо в армии. Удалось застать Лишь нескольких, кто по-прежнему околачивался в наших краях — в Норт-Сайде и Хальстеде. Я вернулся в Нью-Йорк, а там меня дожидалось письмо из Чикаго. Отправитель представился другом Чарли Андерсона и предлагал встречу, мол, есть выгодное дельце. Похоже, ему надо было срочно кое-что пристроить, но он не знал, к кому кинуться. В письме был номер телефона, я звонил несколько раз, но никого не застал.
В Нью-Йорке я зашел повидать Агнес, которая после убийства переехала в квартиру Ала. Она собирала вещи. Миссис Фраскати продала дом, и миссис Роджерс, новая хозяйка, решила избавиться от неблагонадежных элементов, а Криса Риверса выкинула сразу за тунеядство и грязь.
— Она сделает ремонт и повысит плату, — объяснила Агнес.
— Что с Мэддоксом?
— Получил три года, но есть шансы, что возьмут в армию. Точно никто не говорит.
Мы поболтали еще немного, потом Агнес вспомнила:
— Да, еще одно. Я собрала вещи Ала и отправила его брату в Мемфис. Так вот, радио пропало, кто-то заходил в комнату и забрал.
Не иначе как Банни, та самая воровка из Бостона.
— Кто же еще, — согласился я.
Мы сидели в комнате Ала до темноты. Агнес рассказывала о планах миссис Роджерс, но я уже не слушал. Наконец я поднялся и стал прощаться.
— Слушай, будешь в Неваде, навести мою старушку — спроси в Рино бакалею миссис Деннисон, там все знают.
