Барышня наверняка ни с кем не спит. Делает большие авансы, но в постель не торопится, ждет, пока клиент напьется. Ну и что с того, что с прошлого года введен сухой закон. Тут же «Астория», тут же — Петросовет, в порядке исключения проживающим полагаются и коллекционные марочные вина, и спиртное покрепче, и чего только пожелаете. Это ж люди, которые революцию придумали, это ж люди, которые революцию защищают. В крайнем случае — воспевают или поддерживают из-за границы. Работа у них нервная, им нужно отдохнуть, вот и приходят сюда барышни не общедоступного рабоче-крестьянского происхождения, а с печатью породы на лице и фигуре. Здесь и патрульные все сыты и неторопливы, и шпаны в окрестностях не водится, потому что те, у кого в «Астории» денежный интерес имеется, всю шушеру повыдавили, и облав здесь не бывает, хотя очень хочется потрясти этот изысканный клоповник, даже чекисты сюда нечасто заглядывают. Тут войны нет, тут кусочек будущей счастливой жизни. Такой жизни, которая сделает работу угро сплошной головной болью.
Кремнев говорит:
— Можно искоренить уличную преступность. Нужно только, чтобы все дети были при родителях и родители трудоустроены. Можно искоренить жуликов и бандитов. Нужно только работой всех обеспечить, чтобы по силам и по уму. А вот кумовство победить нельзя, потому что у нас психология такая. Власть — она от слова «владеть». И чем меньше у тебя власти, тем больше усилий ты прилагаешь, чтобы её приумножить. Подарки начальству, подхалимаж, мелкие услуги. Закрыл глаза на мелкое нарушение, не дал ходу жалобе, стрелки с одного на другого перевёл. Рука руку моет, так издревле у нас повелось. Поэтому со всей этой чиновничьей сволочью ухо нужно держать востро. Понял?
Богдан это очень хорошо понял. Рассказов о том, что чекист или агент угро не мог прищучить контру, потому что запрещало начальство, передавалось изустно великое множество. Та же самая история с Бенуа — Комаров взгоношился на Кошкина, а Кошкин на Кремнева вовсе не из-за столкновения интересов двух контор, а потому что Бенуа был на короткой ноге с наркомом Луначарским, а Комарову не хотелось неприятностей.
Потому Перетрусов не стал рваться за Евой в «Асторию», а зашел в цивильную пивную, что стояла напротив, и принялся цедить кружку за кружкой. Если он не ошибался, то клиент для Евы давно подготовлен швейцаром, часика два подождать — и она сама…
Ева появилась через десять минут, испуганная и взъерошенная. Видимо, что-то у нее пошло не так. Лишь бы не убила там никого… Это был шанс ее подцепить и если не влюбить в себя, то по крайней мере обратить внимание. Перетрусов оставил пиво с корюшкой и пошел выручать барышню. То, что она попала в неприятности, сразу было понятно — швейцар держал ее за локоть.
Громко кричать и вырываться девушка не могла — сразу привлекла бы внимание постового. Мордатый швейцар задержал ее на всякий случай — слишком быстро она выскочила, не сперла ли чего? Скорей всего, ему проблем тоже не хотелось — неминуемо ведь будут спрашивать, как посторонняя внутрь помещения попала, но он жаждал мзды и выслужиться. Вдруг клиент прибежит?
Богдан успел раньше клиента.
— Ты куда? — спросил его швейцар, когда Перетрусов попытался пройти внутрь.
— Не твоего мелкого ума дело! — огрызнулся Богдан.
— А ну, стоять!
— Пошел ты, халдей.
Халдей, не отпуская Евы, попытался помешать Перетрусову пройти. Ева снова рванулась, и швейцар обернулся к ней:
— Стой и не дер…
Резкий удар в солнечное сплетение вышиб из стража дверей дыхание. Он отпустил девушку и упал на колени.
— Драпаем, — коротко приказал Богдан Еве и подтолкнул ее. — Ну…
Ева удивленно посмотрела на спасителя и тут же побежала прочь. Богдан тоже не стал задерживаться.
Догнал он барышню на Синем мосту.
— Че, тоже не пускают совдепы? — спросил Богдан, пристраиваясь справа.
— Я вас не знаю. — Ева ускорила шаг.
— Я вас тоже, так давайте исправим эту несправедливость, — не отставал Богдан.
— Я сейчас закричу.
— Товарищи, я люблю эту девушку! — закричал Перетрусов и приобнял Еву за талию.
— Только не здесь, шутник! — прикрикнул постовой.
Богдан в знак согласия приподнял и опустил кепочку, мол, я чту порядок и умолкаю.
— Убери руку, — краем рта сказала Ева.
— Сначала нужно спасибо говорить, — ответил Богдан, но руку с талии убрал и предложил держать его за локоть.
— И без тебя бы управилась. — Ева нехотя уцепилась за Перетрусова, чтобы не привлекать внимания прохожих.
— Ага, два раза. То-то халдей тебя отпускать не хотел, все ждал, когда же ты управишься.
— Ты куда меня тащишь?
— Да ладно тебе — тащу. Я щас на Сенную выйду, свистну — и с десяток таких, как ты, сбежится.
— Поржать?
Они свернули в Демидов переулок. Богдан стряхнул с себя руку Евы и сказал:
— Ну и иди к своим совдепам краснопузым, если такая гордая и неприступная, — и ускорил шаг.
Риск имелся. Она могла не остановить, не окликнуть, и тогда поди встреться с ней еще раз «как будто случайно». Но продолжать навязываться было куда рискованнее.
— Подожди, — сказала она.
Богдан остановился и обернулся через плечо. Ева догнала и снова взяла его за локоть. Уже не таким деревянным движением, как на мосту.
— Проводи меня до Сенной.
— Пошли, мне-то что.
Шли неторопливо, пару раз, будто уклоняясь от встречных прохожих, Ева задела Перетрусова бедром. Значит, решила после неудачи в «Астории» подцепить его. Ну что же, поиграем.
— Спасибо, — сказала она.
— Всегда пожалуйста, за подержаться за локоток денег не беру.
— Я про то…
— А… Я туда тоже никак попасть не могу. Гниды красные, сами винцо попивают, коньяки, а остальные, значит, пивом с корюшкой перебивайтесь… Ну и ладно, я тут другое место знаю.
— Понтуешься много.
— Не нравится — не держу.
Снова замолчали. У самой Сенной Богдан спросил:
— Зовут-то тебя как, прекрасная незнакомка?
— Ева.
— Ага. А я — Адам.
— Я серьезно.
— Брешешь. Да ладно, я не в обиде. Тут шалман один есть, там вино имеется. Пойдешь?
— А ты напьешься, так приставать начнешь?
— А че я, не мужик?
— Нет уж, с меня сегодня мужиков хватит.
— Как знаешь.
— Может, проводишь?
— Дудки. Я хочу пить и девок.
Выражение досады, промелькнувшее по лицу Евы, не ускользнуло от внимания Богдана.
— Не, ну ты не обижайся, ты видная, но я не для того в Питер приехал, чтобы всяких гордых до дому провожать.
